Страхолюдие
Шрифт:
– Что же вы этим желаете подчеркнуть?
– То, мистер Кортнер, что, по словам оставшихся в живых очевидцев, когда корабль шел ко дну, там тоже играла музыка.
– Аливарес в своем репертуаре.
– Тяжело вздыхая, простонала Засецкая.
Остатки дня и весь вечер заложники шхуны веселились. Впрочем, по крайней мере, делали такой вид, потому что этот стихийно возникший фуршет напоминал пир во время чумы. Но даже если путешественники и притворялись, это им здорово удавалось. Музыка не смолкала ни на минуту, патефон, казалось, вот-вот раскалится до красна. На весь корабль гремели меланхолические романсы, стремительные вальсы и зажигательные аргентинские танго. Тут можно было услышать и русский бас, и цыганский хор, и знаменитых латиноамериканских теноров: шумный
Лишь только сумерки окончательно сгустили над океаном свои махровые кулисы, на небе зажглись бриллиантовые россыпи звезд, которые тут же легли на воду точно в зеркальном отражении. Все кто оставался на шхуне, после уже традиционных проводов очередного дня, выплеснули свое веселье на палубу. Мужчины вынесли сюда несколько венецианских столиков, окружив их раскладными тряпичными креслами: в основном те предназначались для принятия солнечных или воздушных ванн. Несколько антикварных канделябров, с дюжиной свечей в каждом, создали романтический, даже интимный уют. А звуки лирических мелодий теперь разливались на многие мили над бесшумным, словно спящий младенец океаном. Господа вальяжно гуляли по палубам, разводили светские беседы, наслаждались упоительной красотой и загадочностью лунной ночи, сиянием космоса, прекрасным видом океана; на чьих могучих плечах сияли звезды и, казалось, что шхуна идет по небу. И каждый, кто в ту ночь был там, лелеял тайную надежду разглядеть невидимый горизонт: звезды на небе сливались со своим собственным отражением на океане, поэтому горизонт отсутствовал. Если горизонт отсутствует, значит, несбыточна надежда узреть темные силуэты прибрежных скал, макушек деревьев и всего того, что олицетворяет радостный вопль "смотрящего вперед" - ЗЕМЛЯ!!! Но, не смотря на это, в тот дивный вечер ни одна живая душа на шхуне не осмеливалась, не верить в благополучный исход путешествия.
Переодевшись по такому случаю в элегантный черный фрак, Луиджи Аливарес несколько раз ангажировал на танец Сарру: девушка не переставала смущаться и розоветь щечками. Ее роскошные волосы и пышное светское платье, в меру приталенное, с золотой оторочкой понизу, изящно развивались в ритме кружащего голову вальса. В этот танец они с графом врывались с неутомимой элевацией*, во время которого партнер без стеснений демонстрировал изумленной публике телесные грации своей партнерши. ( Элевация - легкость в танце, способность парения.) И если действительно имели место натянутые улыбки и тяжкие вздохи участников бала, по крайней мере два человека были счастливы откровенно и открыто. Граф даже осмелился назначить своей возлюбленной тайное рандеву, на более поздний час, в одном из уединенных уголков шхуны. Однако Сарра, как подобает истинной леди, в первый вечер отказала, чем продемонстрировала скромность и целомудрие: дабы не появился повод уличения в вульгарности и легкодоступности.
В свою очередь баронесса, видимо с оглядкой на обожаемое дитя, решительным взмахом руки послала ко всем чертям тяжбу горестных раздумий. Расставшись с последними остатками чрезмерной манерности, она отважилась дать волю своим "безумным" фантазиям. Один вальс с мистером Эскотом и мазурка со Смитом Кортнером, скорее всего, не смогли насытить ее похотливую натуру, жаждущую услады и радости. Поэтому, исполнение экстравагантного танго с не менее темпераментным партнером Тилобиа, ввергли в бескрайнее изумление всех видевших это незабываемое зрелище. Казалось, сама ночь подыгрывает на гитаре зажигательные ритмы, полные страсти и огня. Со стороны этот экспромтированный танцевальный этюд походил на вертикальное выражение горизонтальных желаний. А в общем, тот бал в океане был крик души, схожий с последними попытками утопающего вырваться из ледяной пучины наверх; к теплу, воздуху, свету и, наконец, к главному - к жизни!
Только ближе к полуночи гости принялись расходиться по каютам. После дурманящего разум и плоть вина, людей неумолимо тянуло к мягким перинам, большим подушкам, сладким загадочным снам. Они не ведали, что сулит им завтрашний день: собственно, в тот миг человеческие умы не желали пускаться в волнительные размышления о дальнейшей судьбе. Главное, что сейчас им было хорошо, бал удался, а сознание, пусть хоть и нетрезвое - ликовало.
В свои апартаменты первыми отправились Засецкая с дочерью. Следом за ними Алиса Кармайн утащила в спальные покои вконец осоловелого от коньяка супруга: Тот уже порядком утомил публику цитатами французского происхождения и стихами Лермонтова, причем на родном языке автора.
Мистер Эскот, вероятно не отличающийся такой стойкостью организма к спиртному, мирно дремал в кресле, ввиду чего американскому писателю и графу Аливаресу пришлось транспортировать грузного режиссера до кровати на себе. Когда же Бэри Адер был уложен в постель, он ненадолго пришел в себя, однако лишь визуально: мужчине в пьяном бреду казалось, что Мадлен Стрейд ожила и теперь мечтает сплясать с ним джигу. Графу довелось еще не менее пяти минут успокаивать Эскота, который рвался обратно на палубу, пока тот вновь не отключился.
И, наконец, самые выносливые джентльмены собрались в круге света от канделябров, всего за несколько минут до начала нового дня. Они расселись за одним столиком, Уоллес разлил в бокалы вино, призвал всех к тишине.
– Друзья мои, - лейтенант сосредоточенно, тяжелым взглядом обозрел собравшихся, - на повестке дня остался один нерешенный вопрос:
В этот момент Тилобиа воспроизвел хрустальный звон своим бокалом с бокалами Аливареса и Кортнера: Доктор быстро выпалил: - Вот за это и выпьем!
Уоллес не успел продолжить начатую тему, ибо соседи по застолью уже прильнули к кубкам.
– Ну, джентльмены будьте серьезней.
– Офицер укоризненно посмотрел на подчиненного.
– Я намерен заявить: Не следует так опрометчиво расслабляться. Мы не должны терять ни минуты времени.
Граф чуть не поперхнулся вином.
– Так вы предлагаете взять весла и дружно грести?
Всеобщий хохот грянул точно раскат грома.
– Эх, граф, безусловно, вы человек веселый и фантазии вам не занимать.
– Уоллес мгновенно сменил улыбку на маску серьезности.
– Я подразумеваю то, что ветер может проснуться в любой момент. Вот тогда следует немедля действовать; согласно ранее оговоренному плану. И для этого нам нужен вахтенный, который в случае необходимости объявит всеобщий аврал.
Тилобиа хаотично замахал руками.
– Только меня увольте! Признаться, по натуре я не сова, а жаворонок. Тем паче, если останусь один - непременно усну.
– Помилуйте док, собственно, я не имел в виду вас или мистера Кортнера.
Американец поднял бровь.
– Отчего же? Я полагаю, будет разумным оставить дежурить именно меня.
– Он покинул застолье, подошел к борту, замер спиной к собеседникам.
– Я не такой молодой и не такой крепкий как мистер Тилобиа. А завтрашний день, вероятно...
– произнося слово "вероятно" писатель будто волхвовал по звездам; изучая их переливы и соразмерность. Спустя полминуты он обернулся к собранию, - вероятно, потребует немалых усилий и мне вряд ли удастся внести существенную лепту в нелегком морском ремесле. Так что уж лучше вам джентльмены хорошенько отоспаться, а я, так или иначе, привык работать по ночам.
– Подняв лицо к небу, он вновь, только на сей раз равнодушно, уставился на звезды.
– Не знаю почему, но именно темное время суток особенно пробуждает мои мысли и дарует богатейший источник фантазии.
– Мы были бы крайне удивлены, скажи вы, что творческое вдохновение вас посещает исключительно в полуденный зной.
Кортнер, не отводя очей от неба.
– Граф, с чего вдруг такое утверждение?
– Судя по вашему репертуару. Как можно сочинять кошмары днем?
Писатель ничего не ответил, загадочно улыбнулся, вернулся к столу, плеснул в бокал вина и опять направился к леерам; он продолжил мечтательное любование звездным небом.
Тонкое перо чернильной ручки плавно скользило по лощеному листку синего карманного блокнота полиграфической фирмы "Мустанг", с которым американец никогда не расставался. Он регулярно, вкратце, фиксировал все то, что, по его мнению, могло послужить полезным материалом для будущих произведений. Кортнер придирчиво конспектировал события последних дней, стараясь не упускать даже самые незначительные мелочи. Он даже сам не знал зачем, ведь в свете всего этого безумия, на горизонтах вырисовывались довольно неприглядные перспективы. Писатель понимал: сделанные записи, впоследствии, могут вовсе не пригодиться. Однако, скорее всего, сработали профессиональные навыки.