Страстотерпцы
Шрифт:
Все заплакали. Ливнем покатились слёзы из глаз Марии Ильиничны. Доктора кинулись выпроваживать мамок и детишек.
Алексей Михайлович простился с царицею своей молча. Подержал за руку, поцеловал в лоб. Постоял, поглядел в глаза... И она глядела, всё глядела. И когда он пошёл было, головой затрясла: не уходи!
Остановился, испуганный, принялся шептать:
— Ты поспи! Ты, голубушка, поспи! Да и проснись не болезной.
Померла государыня-царица Мария Ильинична, осенённая светом чудотворной Волоколамской иконы Божией Матери, 3 марта 1669 года. Отошла тихо. Пыхнула лампадка в божнице и погасла. Вздохнула болезная и отмучилась.
Хоронили царицу на другой день. Над гробом несли шёлковый чёрный балдахин. Двигались в молчании по двое. За гробом несли огромный мешок денег, деньги горстями кидали нищим.
Алексей Михайлович шёл с Алексеем Алексеевичем. В шубах из чёрных лисиц, без единого украшения. Бояре вели царя и царевича под руки.
Похоронили царицу Марию Ильиничну в Вознесенском монастыре у Спасских ворот.
Едва могила закрылась, пошёл снег. Сыпал и сыпал. Всё побелело, крыши, купола церквей, деревья... Явились вдруг, понасаждались на рябинах, на липах... снегири. Дивное множество снегирей. А наутро грянула ростепель.
Во дни скорби и тоски вспомнил Алексей Михайлович собинного друга.
Послал в Ферапонтов монастырь Родиона Матвеевича Стрешнева сообщить Никону о смерти Марии Ильиничны, о горе своём, о вдовстве. Родион Матвеевич приказал приставу Наумову освободить опального патриарха от цепей, караул снять. Никону вручил от царя на поминовение великой государыни пятьсот рублей.
Никон деньги не принял. Сказал:
— Довольно с меня наветов!
Навет, верно, был. Стряпчий Образцов, приезжавший разбирать дело о поклёпе то ли на Ртищева, то ли на Хитрово, выдал Никону пятьсот рублей да двести рублей старцам. А потом был донос: старцам деньги не попали, осели в карманах Никона. Снова дознания, злые слухи.
Сказ опального о навете показался Родиону Матвеевичу отговоркой. Не приняв денег на поминовение царицы, Никон уязвил Алексея Михайловича, уязвил и Милославских — царица не любила святейшего.
Что поделаешь!
Неистов был Никон. Даже смерть не примирила его с усопшей. Не укротили обид покаянные слёзы царя.
22
Великий пост в 1669 году начался на Маврикия, 22 февраля. Всяк православный человек постится по совести. Один говорит: пост не мост, можно и объехать. Другой живёт по правилу: никто с поста не умирает. Одни кушают хлеб да квас с редькой, другие поменяют мясо на рыбку — и тоже у них пост.
Царь Алексей Михайлович баловал себя рыбой дважды: на Вербное да в Благовещенье.
Великопостный обед патриарха Иоасафа состоял из куска хлеба, сладкого взвара с пшеном, с ягодами, приправленного перцем, драгоценным шафраном. Кушал хрен. Греночки. Холодную топанную капусту. Кисель клюквенный с мёдом. Кашку тёртую с маковым сочком.
В понедельник первой седмицы Алексей Михайлович прислал святейшему со своего стола кубок романеи, кубок рейнского, круглый хлебец, полосу арбуза, горшочек патоки с имбирём, горшочек мазюни с шафраном, три кедровые шишки.
В Пустозерске четверо страстотерпцев держали пост по-своему. Не ели хлеба ни в понедельник, ни во вторник, ни в среду с четвергом. Водицу кушали тоже не каждый день.
Подкреплял себя батька Аввакум пением Давидовых псалмов. Книг не было, да слава Богу, памяти Господь не лишил, наизусть батька глаголил священные славословия:
— «Не ревнуй лукавнующим, ниже завйди творящим беззаконие. Занё яко трава скоро йзещут, яко зёлие злака скоро отпадут. Уповай на Господа и твори благостыню и насели землю, и упасешися в богатстве ея...»
Ознобило вдруг. Затрясло. Полез на печь, под шубу. Пригрелся, заснул. И увидел царя. Входит Алексей Михайлович в избу, не зная, чьё это жильё, а на лавке под образами — Аввакум. Смутился самодержец. Аввакум же, страха перед государем не ведая, а токмо радуясь встрече, подошёл к нему, обнял, поцеловал, как лучшего друга.
Алексей Михайлович сел на лавку, голову правой рукой подпёр, задумался. Когда входил, был он в царской одежде, в кафтане, в ферязи, а тут вдруг сидит по пояс растелешённый.
Глянул батька и ахнул. На царском брюхе огромная гноящаяся язва.
«Таи не таи, а грехи наружу сами выпрут», — подумал Аввакум, но беде гонителя своего не возликовал.
Кинул на пол войлок, на котором молился, уложил Алексея Михайловича на спину, принялся язву слезами кропить да руками поглаживать... Сжалась язва в болячку, болячка в чирушек да и вовсе пропала без следа.
Обрадовался Аввакум — легко болезнь поддалась, поднял царя, а язва на спину перешла. Вся спина — гниль да гной. Заплакал батька о пропащем царе, принялся спину врачевать... Поддалась язва. Подсохла, пропала.
Тут и сон долой. Призадумался Аввакум.
«Телесные твои язвы, царь, — малая беда. Как излечить тебя, горемыку, от наваждения Никонова, от ведовства жида Лигарида, волка в мантии владыки, чародея, служащего в московских святых храмах, ругаясь и смеясь над православными Христовыми таинствами, над всем народом русским?»
Сказавшись стрельцам-караульщикам, побежал средь ночи к Епифанию. Рассказал о сновидении. Помолились о царе, поплакали.
— Написать надо государю! — предложил добрый Епифаний. — Сон вещий, великое уязвление ждёт самодержца.
— Вот тогда и опамятуется! Пока Господь на ум не наставит, разве подумает отступить от лжи своей, осенённой тьмой патриархов да змием Никоном.
— Батюшка, не говори так! — взмолился Епифаний. — Наше дело терпеть да взывать о правде.
— За клики да за плачи праведные языки вам резали. Не угодна нынешнему белому царю белая правда, а чёрной не бывает.
— У меня и бумага есть, и чернила с пером, — сказал Епифаний своё.
Поглядел на инока Аввакум, головой покачал, улыбаясь.