Судьбы человеческие
Шрифт:
Артур удержался от замечания, что при столь странных событиях самое простое объяснение — обычно не самое правдивое, и просто поехал к скорбному месту, где ранее стоял замок.
Он нашел это место исключительно мрачным: как бывает часто на месте недавней трагедии, атмосфера там стояла необычная и печальная, и даже более того: была в ней какая-то угроза.
Артур поежился. Все было очень странно. Он и раньше, бывало, ощущал нечто подобное, но лишь в местах взорванной террористами бомбы или подорванных мостов — но никогда на месте просто домашних, локальных, трагедий.
Артур постоял немного, поддевая носком ботинка пыль и пепел, среди разбросанного мусора, и внезапно увидел яркую желтую ленточку, которая должна была когда-то повязывать детскую головку.
— Так, так! —
У него возникло впечатление, что ему улыбнулись: на листве заплясали солнечные блики. Пролетела бабочка. У Артура поднялось настроение.
Теперь он был уверен в двух вещах: что Нелл и в самом деле жила здесь; и что она все еще жива.
Солнце зашло за тучи; вернулось ощущение зла и угрозы. Артур пошел прочь.
Дальнейшие справки в Париже и Шербуре завели в тупик: Нелл сгинула. Теперь он сильно сомневался, что она найдется.
Он заверил «ZARA эйрлайнз» в необходимости закрыть картотеку страховок: если теперь объявится Блоттон, вряд ли ему что-то останется от его страховки. Если только легочный рак еще не сгубил его — или кто-то из его корешей. В слишком уж темных кругах тот вращался.
Сюрприз!
Может быть, читатель, и вы ненавидите сюрпризы? Я ненавижу. Одна мысль о вечеринке на день рождения, когда всех одаривают сюрпризами, уже вгоняет меня в дрожь. Я волей-неволей вынуждена неделю не мыть головы и одеться в свое самое старое платье.
Клиффорд, на свой сорок первый день рождения, получив такой вот сюрприз в виде телефонного звонка от Энджи Уэлбрук, вовсе не был в восторге. Звонок этот не был приятным и для Элиз О’Малли, хорошенькой и молоденькой ирландской новелистки, которую последнее время постоянно видели в компании Клиффорда, а ведь она полагала, что окончательно окрутила его. Основания для этого кое-какие были: Клиффорд все время говорил, как бы ему хотелось иметь детей; и Элиз полагала, что он планирует для нее роль их матери. А это уже, несомненно, влечет за собой женитьбу. Элиз даже поставила крест на своей литературной карьере, чтобы все время быть рядом с Клиффордом.
Другой сюрприз для Клиффорда в тот день, и опять же неприятный, состоял в том, что он нашел седые волосы в своей густой шевелюре, которая уже стала маркой Леонардос. (Теперь его волосы совершенно белы, и он ничуть не менее привлекателен сегодня, чем тогда, на мой взгляд). Подошло другое десятилетие, Клиффорд отметил свои сорок лет, столкнулся лицом к лицу с приближающейся старостью — и испугался. (Вот отчего он заговорил о детях. Мужчины всегда хотят урвать кусочек бессмертия, не одним путем, так другим). А тут еще телефонный звонок от Энджи.
Клиффорд был в это время в постели с Элиз; он протянул мускулистую руку, чтобы взять трубку. В Клиффорде было необычно сочетание красноватого густого загара и густых же совершенно белых волос на руках. Один взгляд на руки и плечи Клиффорда переполнял Элиз возбуждением и ощущением греха. Загар был столь цивилизованным — а поросль волос столь примитивной! Элиз была католичкой, но не очень добросовестной; давным-давно она не ходила к исповеди. Ей было некогда: она начала недавно новую новеллу — о любви, и показала ее Клиффорду. Но он лишь рассмеялся и проговорил: «Не знаю, Элиз. У меня другие ощущения. Ты бы лучше полагалась на свои собственные».
Элиз настояла на том, чтобы Клиффорд заказал чисто белые хлопковые простыни для постели: это как бы снижало в ее понимании степень греха. И, кроме того, она выгодно смотрелась на белом: ее ярко-голубые глаза и ярко-рыжие волосы. Она надеялась, что произведет впечатление женщины, на которой следует жениться. Но хватит об Элиз, мой читатель. Вы, наверное, уже составили мнение о ней: сочетание невинности и идиотизма.
Так вот что сказала Энджи Клиффорду по телефону.
— Дорогой мой, умер мой отец. Да, я в большой печали. Хотя в последнее время он стал совершенно безумным. Теперь я основной держатель капитала Леонардос.
— Энджи, дорогая, — небрежно проговорил Клиффорд, — не думаю, что ты права.
— Это так, дорогой. Ведь я выкупила доли Лэрри Пэтта и Сильвестра Штайнберга. Ты, наверное, знаешь, что последние два года я живу с Сильвестром.
— Да, я слышал что-то об этом.
Он и в самом дела слышал. В первый момент он был и удивлен, и обрадован одновременно. Сильвестр Штайнберг был одним из изворотливых художественных критиков, манипулирующих рынком искусства. Он спекулировал в различных течениях и словопрениях, использовал для наработки своего капитала страницы буквально всех журналов и писал наукообразные статьи то об одном художнике, то о другом. Функционировал он по преимуществу в Нью-Йорке. Такие люди работают очень просто, если не сказать примитивно. Они покупают полотно малоизвестного художника за, скажем, две сотни фунтов и к концу года раздувают такой ажиотаж и фурор вокруг одной этой работы, что последующие полотна, даже менее удачные, пойдут уже по две тысячи. А через пять лет — уже по двадцать тысяч фунтов. И так далее. Вы можете подумать: счастливец же тот художник. А вот и нет. Если он (или, что редкость, она) имеют хотя бы четверть от того, за что продаются их творения — то они, несомненно, счастливцы. Но картина имеет еще и оборот с наращиванием цены, а вот от этого они уже ничего не имеют. И вот отчего отец Хелен, Джон Лэлли, был в такой непроходящей ярости по поводу делишек Клиффорда. Более того, сам Клиффорд не выступал на рынке. Но восемь лучших творений Лэлли уплыли из его рук в запасники Леонардос, чтобы спустя некоторое время обогатить кого-то, но только не автора. Они не принесли успеха Клиффорду и Леонардос на стеках галереи в Женеве: швейцарцы ненавидели их. Они уважали известные и громкие имена: от Рембрандта до Инкассо — и все известные миру промежуточные. Не меньше.
Я поспешу сказать в защиту Клиффорда лишь одно: его собственный вкус был безупречен и не зависел от денежной ценности произведения искусства. Он и до сих пор придерживается независимости суждения: он точно знает, что вот эта картина хороша; и даже в продажном мире искусства превосходное каким-то образом выживает и занимает достойное себя место, несмотря на всю накипь.
Однако Джон Лэлли желал, чтобы его картины были помещены на стены галереи, а не в хранилища. Он просто желал, чтобы ими любовались. Он уже давным-давно оставил мысль о зарабатывании денег своими картинами. Горькая это мысль для художника, но что можно поделать? Если бы только творчество и деньги могли существовать отдельно! Но если их нельзя отделить, то только потому, что каждый художник — будь то актер, писатель или малеватель по холсту — создает занятие и источник дохода для других, и очень многих. Это точно так же, как уголовник поддерживает на своих грязных плечах целую армии полисменов, штат судов, прокуратур и штат тюрем и лагерей; а кроме них, социологов, журналистов. Так же и Творение Художника определяет жизнь критиков, публицистов, галерей, библиотек, концертных залов, самих музыкантов, организаторов выставок, не считая уже технического персонала всех этих учреждений. Только вес всех их, приходящихся на плечи Художника, чрезмерен, а награда непомерно мала; а общество обычно надеется, что Художник будет делать свое дело и вовсе даром (или за цену, равную стоимости поддержания существования) — ведь он делает это во имя любви к Искусству! Ах, искусство, искусство — и надеющихся на это ничуть не смущает, что паразитирующие на Художнике элементы получают огромнейшие зарплаты и имеют высокий социальный статус, чего подчас совсем не имеет Художник. Да, действительно, это невыносимо!
По крайней мере, невыносимым это казалось Джону Лэлли. (Соглашусь с ним и я). Но довольно об искусстве.
Вернемся к Энджи. Теперь Клиффорду стало ясно, что Энджи — мстительная и опасная особа, и что телефонный звонок от нее был спланирован как угроза военных действий, однако беспокойство уступило раздражению.
— Вы с Сильвестром уже поженились? — спросил Клиффорд.
Элиз застыла в постели от напряжения.
Вы, вероятно, знаете по себе, что некоторые услышанные случайно телефонные разговоры могут перевернуть всю вашу жизнь.