Судьбы человеческие
Шрифт:
— Милый Клиффорд, — отвечала Энджи, — ты прекрасно знаешь, что я не выйду замуж ни за кого, кроме тебя.
— Я польщен, — сказал Клиффорд.
— И ты, вероятно, то же самое планируешь в отношении меня, — продолжала Энджи, — иначе почему же ты не женишься во второй раз?
— Мне не удалось встретить подходящую женщину, — с трудом поддерживая шутливый тон, ответил он. Для бедной Элиз слышать все это было совсем не сладко; но глядя на лежавшую подле него Элиз с тщательно и живописно рассыпанными по подушке ярко-медными волосами, Клиффорд почувствовал громадное раздражение против нее — и против самого себя. Что делает эта девица в его постели? Как он может допускать такое? Что же произошло между ним и Хелен, пусть и много лет назад, что он докатился до этой рыжей девчонки? Это Хелен должна быть в этой постели, в его супружеской постели.
— Клиффорд, — позвала издалека Энджи, — ты меня слышишь?
— Да.
— Ну, то-то. Почему бы нам не встретиться во вторник в «Клэриджес»? Пообедаем? А может быть, позавтракаем? У меня там все еще зарезервирован кабинет. Помнишь?
Клиффорд помнил. Он также помнил, что Энджи всегда приносила плохие вести о Хелен.
— А как там Хелен? — не замедлила спросить Энджи. — Я полагаю, затерялась у себя в предместье? Она всегда была слишком скучной.
— Я ничего о ней не знаю, — честно ответил Клиффорд. — Почему же ты не приехала в Женеву?
— Потому что там ты связался с какой-то идиоткой, которая стояла бы у меня на пути. — Энджи специально для этого важного для нее разговора надела шелковое неглиже кремового цвета. Оно стоило бешеные деньги — по причинам, которые были известны лишь Дому мод, что выставило его на продажу по этой цене. Но Энджи в таком виде чувствовала себя увереннее. А вы бы — не почувствовали? (Я бы — пожалуй, да). Возможно, для миллионерши почти тысяча фунтов на неглиже — это хорошо потраченные деньги.
— Да и кроме того, — продолжала Энджи, — сейчас, когда у меня основная часть долевого участия в Леонардос, я страшно занята. Я подумываю о закрытии Женевского отделения. Это было бы благоразумно. Разве ты этого не видишь? Ты наводнил рынок надоевшими всем старыми мастерами. Швейцария уже полна ими: они теряют цену. Вся прелесть — в современном искусстве, Клиффорд. Тебе бы следовало посмотреть на то, что делает Сильвестр.
— Нет, я, пожалуй, не стану, — ответил Клиффорд и положил трубку.
Ее отец умер. Она продолжала веселиться, и одна из ее забав — издеваться над Клиффордом, доставлять ему беспокойство.
Поэтому Клиффорд был в «Клэриджес» во вторник; а Элиз, вся в слезах, находилась в это время на пути в Дублин.
— Не пойми меня неверно, Элиз, — пытался оправдаться Клиффорд. — Ты мне отнюдь не надоела. Как может надоесть такая свежая и милая девушка, как ты? Просто я думаю, что наш роман уже закончил свое развитие, не правда ли?
Цыплята, домой!
Те из вас, мои читатели, кто внимателен к ходу событий, наверное, заметили, как Клиффорд одну за другой подвергает женщин, с ним связанных, в горе и забвение; наносит им незаслуженные оскорбления — вы можете сказать, что такие женщины и не заслуживают ничего иного; однако Клиффорд от этого также не становился счастливее. Пожалейте же его хоть немного!
Мне иногда кажется, что Клиффорд втянут в какую-то игру типа «передай секрет», только в космическом масштабе; но внутри этого детского «секрета» — не смешной сувенир, не источник счастья и надежд для всех участников игры, а сосуд самых обыкновенных и очень горьких слез. Музыка останавливается; «секрет» — ваш, вы с нетерпением разворачиваете красивую обертку: но под нею ничего, только обрывки красивой бумаги вокруг. Музыка вновь играет — и Гарри, в которого вы влюблены, любит Саманту, а Саманта любит Питера, а Питер — еще кого-то, кто любит Гарри — и так далее, ну, вы знаете такие игры… И дальше по кругу ходит источник слез…
Итак, Клиффорд был должен увидеть Энджи за завтраком в «Клэриджес» во вторник. Она предложила встретиться в половине десятого. В начале семидесятых была такая мода устраивать подобные деловые свидания с завтраком в отелях: по-видимому, цель этого модного явления была продемонстрировать, насколько все заняты делом, хотя там весьма редко наличествовал какой-либо завтрак, а кофе, оставшийся обычно с ночи, был несвежим и холодным.
В понедельник утром Клиффорд вылетел из Женевы и провел день в центральном офисе, звоня по телефону и проводя деловые встречи. Ситуация повернулась именно той стороной, которой он опасался: Энджи, действительно держательница основной доли средств Леонардос, стала могущественнее, чем прежде; ее не устраивала теперь роль сексуальной партнерши, она претендовала на саму жизнь Клиффорда, а также на его состояние. Она собиралась подвергнуть сомнению вкус и мудрость директоров Леонардос. Какая наглость — и какое несчастье на голову Клиффорда!
Лондонской галерее удалось, наконец, достичь выгодного равновесия между современными художниками и старыми мастерами. Мастера межвременья: импрессионисты, прерафаэлисты и сюрреалисты — остались в галерее особняком. Именно это раздражало Энджи — и мудрость такого решения она пыталась ныне оспорить. И не без основания, так как именно мастера межвременья приносили на рынке все возраставшую прибыль. Энджи также пыталась оспорить рациональность устроения огромных престижных публичных выставок, которые не всегда были экономически выгодны. Совет же, возглавляемый Клиффордом, чувствовал, что любая финансовая потеря компенсируется сохранением и возвышением престижа Леонардос как публичного института, а регулярные публичные выставки создают у общественности образ нерушимости и могущества Леонардос.
Клиффорд увиделся за чаем с сэром Лэрри Пэттом, проживающем теперь в атмосфере восточной роскоши в Олбени. Да, невозмутимо подтвердил сэр Пэтт, он продал свою долю Энджи. А почему бы нет? Сэр Лэрри пил не чай, а виски, закусывая огуречными сандвичами. Его жена Ровена оставила сэра Лэрри год назад для мужчины вполовину моложе ее самой.
— Я сожалею, — сказал по этому поводу Клиффорд.
— Я сам был немало удивлен, — сказал сэр Лэрри. — Я думал, что Ровена будет довольна моей отставкой и разделит со мной мои последние дни, однако ошибался. Должен сознаться, что я, оказывается, совершенно не знал ее. А что вы думали о ней?
— Я плохо знал ее.
— Она была совсем не то, что изображала из себя! Она была чрезмерно разговорчива, я помню, перед своим исчезновением.
Только тогда Клиффорду стало понятным, отчего сэр Лэрри за его спиной продал свою часть Леонардос именно Энджи: чтобы сделать жизнь возможно более черной для него, Клиффорда, который провел много жизнерадостных часов в постели с леди Ровеной.
Клиффорд обменялся с сэром Лэрри улыбками и рукопожатиями, допил свой чай и ушел. Выходя, он пропустил в двери полную белокурую женщину с покупками в руках, в ярко-красном пальто с медными пуговицами, которая поздоровалась с ним, ничуть не смущаясь, с акцентом иммигрантов Ист-Энда; затем кратко поцеловала сэра Лэрри в лицо старого херувима — и прошла в спальню. Сэр Лэрри просиял.
Клиффорд подумал, что для сэра Лэрри все устроилось как нельзя лучше: Ровена была заклеймена общественным мнением, а сэр Лэрри оказался «в барышах», причем почти случайно. Достаточно знакомая брачная игра-замена, когда развод либо невозможен, либо затруднителен из-за огласки.
Клиффорд почувствовал, что его использовали в чужой игре. И вместо вины он ощутил страшнейшее раздражение.
Следующим этапом Клиффорд проверил — и удостоверился, что Сильвестр Штайнберг действительно живет с Энджи. У него остался телефон Гарри, школьного товарища Сильвестра.