Сумерки (Размышления о судьбе России)

Яковлев Александр Николаевич

— Этот кто-то и будет отвечать, — сказал Михаил Серге­евич.

— Согласен, но как потом хоронить будем? Вся Москва выйдет на улицы. И понятно, с какими лозунгами.

Михаил Сергеевич некоторое время молчал, а затем ска­зал: «Я сейчас позвоню Язову и Крючкову, напомню, что они понесут личную ответственность, если это противостояние окажется трагическим». Думаю, что это предупреждение все-таки сорвало запланированную провокацию.

Или взять вильнюсские события января 1991 года. О них я узнал из выступления Егора Яковлева в Доме кино, где от­мечался юбилей «Московских новостей». Информация оше­ломила людей. На другой день утром ко мне в кабинет в Кремле пришли Вадим Бакатин, Евгений Примаков, Виталий Игнатенко

с вечным русским вопросом — что делать? На­строение было препоганое. Долго судили-рядили, пытаясь поточнее оценить ситуацию, найти выход из положения. Не­рвничали. Наконец, коллегия «заговорщиков» поручила мне пойти к Михаилу Сергеевичу и предложить ему вылететь в Вильнюс, дать острую оценку случившемуся и создать неза­висимую комиссию по расследованию этой авантюры.

Горбачев выслушал меня, поразмышлял и... согласился, добавив, что вылетит завтра утром. Попросил связаться с ли­товским лидером Ландсбергисом и спросить его мнение. Я позвонил в Вильнюс, Ландсбергис поддержал идею. Дого­ворились о том, где Горбачев будет выступать. За подготовку речей взялся Игнатенко. Он был в то время пресс-секрета- рем Горбачева. Однако утром ничего не произошло.

Мы снова собрались в том же составе. Идти к Горбачеву я отказался. Попросили Игнатенко взять эту миссию на себя, найти какой-то повод для встречи. С нетерпением ждали его возвращения. Он вернулся с понурой головой и сообщил, что поездки не будет и пресс-конференции в Москве тоже не будет. Крючков уговорил Горбачева не ехать, заявив, что не может обеспечить безопасность президента в Вильнюсе. Са­мо собой разумеется, что Крючков «не мог гарантировать», он-то лучше других знал, что на самом деле произошло и кто организовал эту провокацию.

Мы поохали-поахали и разошлись. Я от расстройства уехал в больницу, а перед этим дал интервью, в котором ска­зал, что случившееся в Вильнюсе — не только трагедия Литвы, но и всей страны. Добавил, что не верю в местное происхождение стрельбы. С тех пор и попал под особенно тяжелую лапу КГБ. В конце концов, Крючкову удалось ото­двинуть меня от Горбачева. В откровенно наглом плане все началось с Вильнюса, до этого малость стеснялись. Авантюра в Литве провалилась, Крючков струхнул, он понимал, что Горбачев мог организовать настоящее расследование. Вот когда надо было с треском снять Крючкова и Язова с работы. Это было бы реальное сотворение истории. Горбачев на это не пошел, что и вдохновило всю эту свору на подготовку ав­густовского мятежа.

Вскоре мне в больницу позвонил Примаков и сказал, что Михаил Сергеевич наконец-то принял решение о проведе­нии пресс-конференции по Вильнюсу и просит меня при­ехать на нее, если смогу. Это было в двадцатых числах янва­ря. Евгений Максимович добавил, что он лично советует приехать, Горбачев выглядит растерянным и чувствует себя совершенно одиноким. Я поехал.

Содержание выступления было нормальным, но, как гово­рят, дорого яичко ко Христову дню. Слова Горбачева не убе­дили собравшихся, ибо запоздали. Общественное мнение было уже сформировано. Президент оказался в серьезном проигрыше. Так всегда бывает на крутых поворотах истории, когда поведению лидера недостает определенности. Михаил Сергеевич так и не смог понять, что ситуация после Вильню­са резко изменилась. Она требовала решительных действий по многим, если не по всем, направлениям.

События за окнами Кремля понеслись вскачь, а в действи­ях высшего эшелона власти не произошло принципиальных изменений. Появилась возможность пойти вперед широким шагом, а вместо этого — топтание на месте. Перестройка уперлась в бетонную стену партгосаппарата и силовых струк­тур. Разрушение этой стены Горбачев все время откладывал, дождавшись того, что КГБ и его высокопоставленная агенту­ра в партии пошли на мятеж и устранили Горбачева от власти.

В новой ситуации только кардинальные решения с откры­той опорой на демократические

силы могли спасти положе­ние. Вместо этого Горбачев, будучи в Белоруссии, обрушился на демократов, повторив ярлык политических зубодеров: «так называемые демократы». Я до сих пор не знаю, кто го­товил ему эту речь. Своим выступлением в Минске он про­делал большую дырку в шлюпке Перестройки.

И тут все чаще и сильнее стали заявлять о себе иные, не лучшие черты характера Михаила Сергеевича. Прежде всего, отсутствие у него бойцовских качеств. Они ему особенно тре­бовались в период с сентября 1990 года и до декабря 1991 го­да, когда, в сущности, решалась дальнейшая судьба страны. Так случилось, что после Вильнюса начался заметный откат наиболее талантливой интеллигенции от Горбачева. На смену, кривляясь и подхалимничая, потянулась всякая шелупонь, ко­торая сейчас, что вполне логично, находится среди тех, кто вешает на Г орбачева все мыслимые и немыслимые прегреше­ния. Вот так и бывает: ряженые друзья — первые предатели.

Но не только политическая качка, но и экономическая неопределенность «пожирала» судьбу главы государства. Речь шла о необходимости вбить последние гвозди в гроб «социалистической» системы через экономику конкурент­ного типа. Именно она задевала реальные интересы правя­щей элиты, разделила верхний эшелон власти на сторон­ников и противников Перестройки. Причем противников оказалось значительно больше.

К слову сказать, интересная это порода твердолобых боль­шевиков, эшелонами приходивших к власти после регулярно расстреливаемых Сталиным начальников. Малограмотная по­литически, тупая теоретически, познавшая «справедливость» социализма только через привилегии и личное властное са­модурство, абсолютно беспринципная, она так и не учуяла хотя бы носом, куда дует ветер времени.

Как же идет их трансформация сегодня? Феодально-со- циалистические фундаменталисты, как и раньше, надеются на возврат «светлого вчерашнего», но в то же время строят себе особняки, скупают, используя старые номенклатурные связи, недвижимость, воруют сильнее прежнего, только не властвуют открыто, но именно последнее вызывает у них злобный зуд ненависти. Как-то, будучи в Риме на научной конференции, я высказал опасение в связи с возможностью возвращения большевиков не только к корыту водки с хле­бом, но и к власти.

— Этого не будет, — сказал мне один из иностранных участников семинара.

— Почему?

— Да потому, что почти все дети руководителей КПРФ и родственных с ней организаций втянуты в бизнес по самые уши, а западные спецслужбы помогают им, исходя из того, что сыновей отцы свергать не станут. Да и сами могильщики России активно вползли в предпринимательство.

Новое окружение Горбачева на правительственном уров­не активно стимулировало его метания, неуверенность, что позволяло противникам реформ, тормозить преобразования, шаг за шагом дискредитировать самого президента. Могу ошибиться, но, по моим наблюдениям, новая ситуация изма­тывала Горбачева эмоционально, истощала психологически, лишая его былой энергии, душевного подъема. Для такого впечатлительного человека, как Горбачев, это имело серьез­ные, возможно, непоправимые последствия.

Наиболее тяжелые из них проявились, я так думаю, еще до Вильнюса и мартовского противостояния, еще до апреля

1991 года, когда на пленуме ЦК «стая претендентов в небо­жители» попыталась сбросить Горбачева с поста Генерально­го секретаря. Я не пошел на этот пленум. Противно было вы­слушивать в очередной раз одни и те же причитания, одни и те же кликушеские всхлипы. О готовящемся внутрипартий­ном заговоре мне рассказали по телефону с места событий Андрей Грачев и Аркадий Вольский. Сообщили также, что сами они собираются сделать специальное заявление. Так и поступили. «Заявление 72-х» временно отрезвило особо рья­ных сталинистов, убоявшихся раскола, который был в пар­тии зловещим пугалом.