Свет с Востока

Шумовский Теодор Адамович

Товарищ моих университетских лет Миша Боголюбов1, случайно встреченный на вокзале в Москве, сказал:

— Игнатий Юлианович-то сейчас здесь, в «Узком»...

Войдя в парк подмосковного санатория, я увидел на ближней скамье одинокую фигуру. Лицо, обрамленное волнистой седой боро­дой, было устало и задумчиво, чуть вздрагивали на устремленных вдаль глазах полузакрытые веки. Я прошел мимо, не веря, что вижу того, о ком думал все свои трудные годы, кто был для меня мечтой и примером, -прошел и обернулся.

— Здравствуйте, Игнатий Юлианович!

— Боже

мой... Вера, Вера, смотри, кто приехал!

Вера Александровна Крачковская сошла с террасы, степенно по­здоровалась, ушла. Неизменно сдержанный, он, тем не менее, был взволнован и оглядывал меня испытующим оком, по-видимому, же­лая определить, насколько отразилось на мне перенесенное. Два часа беседы... Воспоминания, планы.

— Игнатий Юлианович, боюсь утомить вас... Прощаемся.

— Эти три лоции... — говорю я робко, — Игнатий Юлианович, вы ведь помните три лоции Ахмада ибн Маджида?..

— Как же, как же...

— Я занимался ими тогда, девять лет назад...

— Помню.

Три арабские лоции

147

— Хотелось бы... хочу посвятить им свою диссертацию. Как вы думаете, Игнатий Юлианович?

Крачковский внимательно глядит на меня.

— Что ж, они того стоят... Только как же вы так, с места в карь­ер? Столько пережито, и вдруг, без отдыха, браться за этакий труд...И потом... Пожалуй, надо бы сперва закончить университет!

В голосе строгость, а глаза светлеют.

Поезд остановился. Я прочитал на здании вокзала слово «Ленин­град», перехватило в горле. Четырнадцать лет назад подросток из азер­байджанской «глубинки» сошел на этот перрон, чтобы поступить на первый курс высшего учебного заведения. Теперь он, вчерашний си­бирский узник, с этого же вокзала спешит на последний курс. Но есть более существенная разница — сегодня спутник из дальних мест знает, что высшее учебное заведение — это даже не прихожая науки, а ее преддверие, первые ступени лестницы. По той лестнице должен под­няться каждый, стремящийся в храм.

От вокзала, четной стороной Невского, иду пешком в универси­тет. Аничков мост. Вечные изваяния четырех юношей и четырех ко­ней. Здесь, на Фонтанке, недалеко отсюда... бывший госпиталь, где в темный ноябрьский день оборвалась жизнь Иры. Вот я и вернулся, Ира, вот, замедлив шаг по мосту, иду в мой и твой, в наш университет, неотступно иду. А тебя нет и не будет.

Публичная библиотека, тени Оленина, Крылова... Дом Энгель-гардта, где бывал знаменитый востоковед-писатель Сенковский, когда здесь давались концерты... Бывший Английский клуб, дом, откуда Грибоедов уехал навстречу своей гибели в обезумевшем Тегеране... Адмиралтейство... Нева! Все то же царственное течение широко про­стершихся вод. И на том берегу — университет.

Я миновал Дворцовый мост, подошел к зданию Двенадцати кол­легий, потом к дверям своего факультета, склонил голову. Довелось-таки свидеться, хоть и долог был путь.

От факультета медленно по набережной — к стрелке. Вон, в конце Менделеевской линии — Библиотека Академии наук, на самом верх­нем этаже— Институт востоковедения с памятным мне Арабским кабинетом.

Завтра — туда, сейчас — к стрелке, где 21 июня 1937 года я отдыхал после только что сданного последнего экзамена за четвертый курс и обдумывал свою летнюю работу над рукописью арабских ло­ций. Шаги, шаги мимо старых домов, по непривычному асфальту, заменившему квадратные каменные плиты, от которых пахло петер­

148

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

бургской стариной. Представительное здание с колоннадой, в нижнем его углу — «шинельная академиков», где ютился безнадежно больной востоковед-романтик Иностранцев... Дальше — Кунсткамера, акаде­мический Архив. А тут, на месте Зоологического музея в начале XVIII века стоял деревянный дворец Прасковьи Федоровны, урожденной Салтыковой. В 1684 году, двадцати лет, она была выдана за царя Ивана V Алексеевича, родила ему будущую императрицу Анну Иоанновну и скончалась в 1723 году. Петр I помнил о московском соцарствии с братом, самый первый петербургский мост — от Заячьего острова к Троицкой площади— назвали Иоанновским. А от дворца осталось одно неясное воспоминание.

Дальше — площадь и стрелка, где Нева разливается на Большую и Малую. Но куда исчезли бюсты Кваренги и Росси, смотревшие на Биржу с этой крайней точки Васильевского острова? Кваренги и Росси, творцы северного чуда России, державного Петрополя, — где они?

Назавтра после возвращения в Ленинград, 13 августа 1946 года, я пришел в Институт востоковедения.

И снова лоции Ахмада ибн Маджида... Томик в красном кожаном переплете дрожит в огрубевших руках. Война, блокада, сырой темный подвал, где истощенные люди укрывали древние рукописи от бомб... Все он вытерпел и дожил до утра Победы. Цел, цел! Даже мои закладки меж­ду страницами, положенные девять лет назад, остались на своих местах.

Какая сила в этой рукописи! Только что вернулся из дальних странствий, и ни кола, ни двора у тебя, а не оторваться от кривых строк, легших на бумагу пять веков назад.

Изрядно тут будет работы диссертанту... Уже и предварительное описание составлено, и столько всякой литературы проработано, а впереди еще дремучий лес, terra incognita, mare incognitum1 — называй как хочешь. Целый новый мир, другой, чем тот, который мы «прохо­дили» в университете. Там все привычно, знакомая схема, там и a livre ouvert2 по-арабски многое пришлось прочесть. А здесь, что ни стро­ка — загадка.

Бывшая сокурсница, гебраист Клавдия Старкова, пригласила меня на дачу в Райволу, нынешнее Рощино на Карельском перешейке. Элек­тричка оказалась переполненной, едва удалось устроиться стоять в проходе вагона.

Три арабские лоции

149

Внезапно я заметил неподалеку двух разговаривавших мужчин: один из них был в штатском, на другом выделялась голубая фуражка сотрудника НКВД. Последнее не вызвало во мне большой радости; показалось, что паспорт с роковой отметкой «статья 39» начинает жечь мне карман, и пламя добирается до тела. Я стал осторожно про­бираться вглубь вагона и тут до меня донесся обрывок мирной беседы.