Свет с Востока

Шумовский Теодор Адамович

Три арабские лоции

153

Т.А.Шумовский, будучи еще студентом Ленинградского университета, написал ряд самостоятельных работ по арабистике. В феврале 1938 года он был арестован НКВД и осужден на 5 лет (ст. 58, 10-11). После освобождения в январе 1944 года он работал в том же лагере по вольному найму. В 1946 году по ходатайству Института востоковедения Т.А.Шумовский был освобожден от работы в лагере и приехал в Ленинград, где он, несмотря на 8-летний перерыв в научной работе, прекрасно сдал вступительные экзамены в аспирантуру Института востоковедения Академии наук СССР. Учитывая острую нужду в научных работниках-арабистах, кадры которых за время войны очень умень­шились, прошу о снятии судимости с гр. Шумовского Т. А. и о разрешении ему проживать и вести научную работу в Ленинграде.

С. И. Вавилов. 20 ноября 1946 г.»

Известие об этом письме придало мне новые силы, укрепило в намерении неотступно добиваться справедливости. Я стал разыски­вать загадочное Особое Совещание при НКВД, решение которого, вынесенное в 1939 году, сделало меня бесправным человеком. Поис­ки вокруг печально знаменитой «Лубянки» ни к чему не привели: чудовище пряталось в неведомых щелях. После этого заявление о пересмотре дела было отнесено в ЦК ВКП (6). Наконец, я написал об этом же Сталину, сдав письмо в будочку у западной стены Кремля. Что еще можно было сделать? Жизнь еще не успела тогда, в 1946 году, достаточно просветить меня на этот счет. Осудивший в своих мыслях Сталина в самом начале его восхождения, я, тем не менее, продолжал юношески верить в возможность проблесков человечно­сти внутри созданного им государственного строя. По этой причине пребывание мое в Москве задерживалось, каждый новый день, дума­лось мне, может принести отрадную перемену в моей беспокойной судьбе. Но это становилось опасно, ответа все не было и не было, и как-то вечером взяв свой портфель — больше у меня ничего не бы­ло — я вышел из дома моих гостеприимных хозяев, перебрался к Ленинградскому вокзалу и в эту же ночь отправился в город Борови-чи Новгородской области.

В этом старом русском городе на берегах Меты, удаленном от Мо­сквы и Ленинграда куда больше, чем на роковые сто километров, я решил войти в гостиницу. Взяли паспорт, предоставили даже отдель­ный номер. А назавтра:

— Вас не прописывают, зайдите по этому адресу. Адрес на бумаж­ке привел в милицию.

— Напишите заявление о прописке, зайдите с ним по этому адресу.

154

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

Новая запись на бумажке указала мне путь в Боровичский город­ской отдел государственной безопасности. Так бы и сказали, к чему таинственное «зайдите по адресу»? Теперь все понятно, ведь ГБ — начало и конец всему. Лейтенант Павлов тщательно просмотрел пас­порт.

— Здесь вам можно.

Сделал на моем заявлении разрешительную надпись, и все при­шло в должный порядок.

А время летело, вот уже новый 1947 год. Нужно было выполнять расписание аспирантских занятий, мною же составленное, подписан­ное Крачковским и утвержденное Институтом востоковедения. Но так как стипендия все еще не была назначена, мне следовало позаботиться о средствах к существованию. Пришлось безотлагательно съездить в Ленинград, где институт заключил со мной договор на перевод ряда арабистических статей с иностранных языков на русский. Это могло дать определенный заработок.

Вернувшись в Боровичи с подлинниками статей, я принялся за работу. Для этого пришлось подыскивать постоянное жилье. 7 января 1947 года его удалось найти в доме Анны Федоровны Фоминой, гарде­робщицы городской больницы. Новая моя хозяйка была простой рус­ской женщиной, бесхитростной и участливой. По временам ее речь сверкала народным остроумием. Правда, иногда приходилось улы­баться забавному столкновению слов. Анна Федоровна гордилась сво­ей «старшенькой» дочерью Ниной, жившей в Риге (младшая, Тамара, находилась при матери и работала кочегаром) — и приговаривала: «Нина-то моя рецепты хорошо по-латыни пишет, чай, давно уже меж­ду латышами живет». В новообретенном обиталище было спокойнее, чем в гостинице. Я взялся за переводы, мечтая скорее добраться до работы над диссертацией.

«Боровичи, 10 февраля 1947.

Дорогой Игнатий Юлианович!

Перевод Ваших четырех статей из «Энциклопедии ислама и автобиогра­фии М. Нуайме — выполнен. Завтра начну сверку немецкого и русского тек­стов «Исторического романа» и «Арабской литературы в Америке», за этим последует перевод Ваших работ для других томов.

Холод здесь такой, что работаю в шинели, она выручает и ночью. Дело движется довольно быстро: за переводы я засел только 6 февраля. До этого

Три арабские лоции

155

неделю был в Москве, где ничего особенного не выходил. Сказали только, что Отделение литературы и языка Академии наук во главе с И.И.Мещаниновым утвердило меня в аспирантах. Но стипендии, о которой я хлопотал, не дали, так как еще нет утверждения в Президиуме, последний же может это сделать лишь после снятия судимости. Дело мое пересматривается третий месяц, ви­димо, это растянется надолго.

К академику Мещанинову с известным Вам заявлением я ходил пять раз, но он или отсутствовал, или не принимал. Однако я решил собраться с силами и возобновить наступление в марте.

Будьте здоровы и счастливы, Игнатий Юлианович».

В марте я отвез готовые переводы в Институт востоковедения. Это было еще не все, но жила надежда в апреле закончить работу. Она мне по-своему нравилась, однако я помнил, что меня ждет диссерта­ция, и высчитывал дни, когда можно будет, забыв обо всем и, прежде всего — о всяких «пересмотрах» и Особых Совещаниях, приступить к разбору лоций арабского спутника Васко да Гамы.

Желая приблизить этот миг, я рискнул остаться в Ленинграде на целую неделю. Это произошло во время очередной деловой встречи с Крачковским. Каждый день, поднимаясь на верхний этаж Библиотеки Академии наук, в читальный зал Института востоковедения, я прохо­дил мимо изваяния академика Бэра, выполненного скульптором Опе­кушиным, и замедлял шаг: ученый, глубоко задумавшийся, ушедший в себя от всего преходящего, олицетворял преданность науке. Вспоми­нался «Мыслитель» Родэна. Записка, появившаяся на свет чуть раньше описываемого времени, воскрешает обстановку моих тогдашних заня­тий:

«В контроль Библиотеки Ак. наук.

Тов. Шумовский Т. А. занимается в Институте востоковедения от 9 час. утра до 7 час. вечера. Просьба пропускать его с лично ему принадлежащими тремя книгами.

Зав.библиотекой ИВ О. Ливотова. 16 октября 1946 г.»

Напряженные занятия, ставившие все новые и новые вопросы, увлекавшие вперед и вперед, нередко заставляли забывать о постоян­ной опасности для меня находиться в Ленинграде.

156

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

«Боровичи, 31 марта 1947.

Дорогой Игнатий Юлианович!

Вторая часть переводов Ваших работ близка к завершению. Уже переве­дены восемь статей — шесть с немецкого и две с французского. Сегодня с утра я приступил к переводу предпоследней работы (с английского) и со всем на­деюсь управиться к исходу недели. Работаю с удовольствием, временем себя не ограничиваю.

В апреле думаю вплотную заняться изучением французских работ о спут­нике Васко да Гамы. Их семь, они уже мной подобраны.

Бумаги, которые я с усердием, достойным лучшего применения, собирал, две недели как сданы в местное ведомство охраны государственной безопасно­сти. Пересмотром дела и не пахнет, а сам я сижу на древних берегах Меты в ожидании погоды. До свидания, Игнатий Юлианович, всего Вам доброго».