Свет во мраке
Шрифт:
«За это я лишу тебя всей твоей семьи!».
— Так кто же из нас зло? — задумчиво пробормотал дядюшка Истогвий, впервые за очень долгие годы испытывающий мучительное и столь странное для него сейчас чувство некой беспомощности и обреченности.
Раньше, два столетия назад, когда он был карликом и изгоем в родной деревне, он частенько испытывал это чувство, видя как более глупые, но высокие и стройные люди женятся на красавицах, получают хорошую работу, лихо танцуют на праздниках и первыми припадают к кружкам с пивом под одобрительными взорами стариков.
Но с тех
Но тяжесть в душе не уходила. Истогвий перевел взгляд на дочь, что успела подойти ближе и сейчас читала послание.
— Пф! — с презрением дернула щекой Истолла, небрежным ударом меча сбивая отрубленную голову вниз, где на нее тут же накинулся кентавр, схватив и поднеся к одной из жадно разверстых собачьих пастей.
Захрустели кости, вниз полетели ошметки плоти, голова ниргала за считанные мгновение оголилась до черепа, мелькнули оскаленные зубы.
— Я отрублю ему голову — решила Истолла, повернувшись к замершему отцу, казалось забывшему про погоню — Отрублю, отвезу домой, потом брошу в муравейник. Когда на костях не останется плоти, поставлю его пустую голову на свою особую верхнюю полку в моих покоях. Череп чужака будет четвертым, кто удостоится такой чести.
— Первые двое просили твоей руки… — хмыкнул отец.
— Но при этом они были полными ничтожествами.
— Третий не просил твоей руки.
— Но при этом он был бы достойным выбором для меня. Однако предпочел другую… Я сама убью чужака, отец! Своими руками! Обещай, что дашь мне шанс сойтись с ним в бою.
— Нет! — дядюшка Истогвий ответил слишком поспешно и его голос прозвучал слишком резко. Его взгляд упал на лежащую в пыли окровавленную тряпку. Истолла поспешила наступить на тряпичный лоскут и втереть его в землю. Она требовательно смотрела на отца снизу-вверх, заглядывая ему в глаза.
— Ты заберешь себе его голову — пообещал Истогвий, наконец-то сумевший подыскать вескую причину для отказа в пустячной просьбе — Но он мой. Я сам убью его. Скормлю его заживо любой твари. Он посмел угрожать моей семье.
Истолла не поверила. Она была слишком умна, чтобы не увидеть истинной причины. Дядюшка Истогвий поверил угрозе чужака. Поверил безо всякой причины — чем мог угрожать единственный беглец, что уже какой день подряд бежит от них по Диким Землям? Но почему несколько слов так зацепили ее сильного и грозного отца не боящегося никого?
— Хорошо — произнесла она вслух. Но ее ладонь крепче сжала рукоять меча, что однажды уже попробовал на вкус кровь чужака — Хорошо.
И они оба понимали, что лгут друг другу.
— Пшли! — выкрикнул Истогвий, и сплоченный отряд вновь пришел в движение.
Они двигались следом за чужаком, так же как и он спеша покинуть разрушенный город, где притаилась тихая смерть. Они продолжали двигаться на север-восток. Если так
Может ли быть, что беглец двигается к затопленному в соленой воде озеру с некой целью? Жертвенный зиккурат Тариса опустел. Там нет более ничего интересного, да и сами шурды давно покинули те места, собранные воедино восставшим из мертвых некромантом и вставшие лагерем около Горы. Нет, у него нет особой цели. Он просто бежит куда глаза глядят. А раз так, то вскоре они обязательно его догонят и убьют…
«За это я лишу тебя всей твоей семьи!».
Начертанная кровью фраза сама собой прозвучала в голове дядюшки Истогвий и он невольно вздрогнул всем своим ладным крупным телом.
«…лишу тебя… семьи…».
Испустив долгий выдох, Истогвий крепче сжал поводья. Похоже, эти слова надолго поселились в его голове. Еще одна причина поскорее догнать и убить чужака.
Отступление четвертое.
Старый лорд Ван Ферсис пожирал оленью ляжку.
Пожирал. С чавканьем и хрустом. С жадным причмокиванием и частой отрыжкой.
Вряд ли кто-то из знавших его прежде мог бы предположить, что лорд Ван Ферсис, величественный и властный, утонченный и искушенный, станет с такой жадностью пожирать жесткое оленье мясо, причем без помощи столовых приборов. Его на редкость моложавое лицо кривилось и дергалось, он плямкал блестящими от жира губами, с хрустом перегрызал хрящи. По его рукам на землю обильно стекал красноватый мясной сок, пятная дорожные штаны и крепкие сапоги.
Могла быть лишь одна причина для столь необычного поведения — долгий голод на протяжении нескольких недель. Однако пусть и без разнообразия, но кашевары старались на совесть, каждый день обеспечивая воинов сытной едой. Нет, лорду не пришлось голодать, он не изнывал от жажды, но изнутри его душу сжигала о с о б а я жажда, страшная и неутолимая, день от дня становящаяся все сильнее. Ван Ферсис тосковал по костяному кинжалу. Да, ему всегда удавалось контролировать эту вещь — ну, почти всегда — он всегда считал себя хозяином, но вот теперь, когда с их расставания прошло много дней, его душу начала пожирать тоскливая жажда. И он, прекрасно осознавая ту бездну, куда со стонущим воем медленно падала его душа, он пытался заглушить жажду чем-нибудь еще.
Например, среднепрожаренным мясом с кровью. Как ни странно — это помогало. И вином — еще одно неплохое средство. Со стуком уронив кость с остатками мяса на тарелку, протянув руку, лорд цепко схватил медный кубок, жадно сделал несколько больших глотков вина, промокнул сальные мокрые губы платком и встал. Его губы невольно разжались, из груди вырвался долгий выдох — переполненный мясом и вином живот давил на внутренности тяжким гнетом. Но ему стало легче.
Достав из кармана небольшую старую кость со сглаженными краями, зажал между ладонями и крепко сжал. Согрел ее дыханием, покатал в ладонях, ощущая, как твердая кость перекатывается из стороны в сторону. Кинжал ею не заменить, но так хотя бы не сдирается кожа с ладоней.