Светоч русской земли
Шрифт:
– Часом, часом!
– бормотал боярин, минутами забегая и заглядывая в палату, проверяя, всё ли сделано так, как велено.
Уже и селян набежало на боярский двор, и когда ратных под руки проводили к столам, какая-то старуха, роняя слёзы и торопясь, рванулась сквозь толпу гляделыциков с кринкой горячего топлёного молока, завопив:
– Молочка, молочка варёного!
И боярин, выскочивший на крыльцо и поднявший длань: отогнать, отпихнуть старую, понял, вник, постиг и, засуетясь, схватил старуху и поволок за собой в горницу, и та, передав кринку, на коленях подползла к Алексию приложиться к руке и кресту главного молитвенника Русской земли.
И
В бертьянице в это время холопы несли платье, оружие, узорные сёдла. И когда поевшие ратные поднимались из-за столов, их выводили переодеть, натягивали на них рубахи и порты, узорные зипуны, тимовые сапоги, которых иному из ратников прежде и носить не доводилось.
А на дворе уже ждали крутошеие жеребцы под узорными сёдлами, в чеканной сбруе, и в возок митрополита запряжённая шестёрка карих коней рыла копытами снег, и новая волчья полсть была уложена внутрь возка, и бобровый опашень наброшен на плечи владыки. Боярин, не присевший за те два часа, что был у него во дворе владычный поезд, успел, опустошив и свою бертьяницу, и конские стаи, снарядить, переодеть и переобуть, посажав на новых коней, всю дружину Алексия. И только уже на выезде рухнул в снег перед владычным возком, теперь уже с боярыней и младшим сыном (старшие оба берегли рубеж за Вереей). И Алексий, улыбаясь, благословил семью жертвователя и толпу набежавших селян, которые тоже попадали на колени.
И уже проводив обоз, и когда последний верхоконный пропал за увалом дороги, боярин повернулся, глянул на жену, сына и челядь, достав платок, вытёр глаза и лицо и сказал:
– Теперя Можай не возьмут! Бог даст, и Ржеву воротим!
Задрал бороду, посмотрел и пошёл хозяйской поступью. И уже с крыльца, взойдя по ступеням, повелел ключнику: "Мелентий! Всех кормить и поить! Весь двор! И село! Радость вышняя!" И перекрестил себя, воздев глаза к небу.
Пока длился плен Алексия, много раз мнилось и ему о конце. Накатит конница Ольгерда, и поминай, как звали! Терем - дымом, а самого с боярыней - в полон! Так думал не он один. И на селе думали так, и потому теперь гомонили, и целовались, и восклицали. Все ждали своего владыку.
Ключник посунулся, посмотрев на стадо одров, оставленное ратными.
– Что делать с има? Може, на живодёрню сослать?
– Коней на овёс! Выхаживать!
– велел боярин, подумав о том, что без коней ему туговато придётся по весне, но тут же и отогнав сожаление.
– Ети кони кого спасли? Разумей!
– присовокупил и сверкнул глазами. И всхлипнувшей жене, неверно истолковав её слёзы, бросил.
– Наживём!
А та, махнув рукой, погладила по плечу своего хозяина: всю жизнь копил, собирал по крохам, скаредничал, куски считал, а тут - и не чаяла такого от него! И плакала теперь от счастья, возгордившись мужем.
Глава 14
Пока Алексий плёл новую паутину своей державной политики, склонял и подкупал очередных претендентов на ханский престол в Сарае, укреплял армию, готовясь отбить Ржеву у литвина и отобрать великий стол у суздальского князя, Сергий продолжал устраиваться на Киржаче.
С высоты являлось взору, как воздух, пронизанный светом, наполняет мир. Леса стояли, легчая в аэре. По луговине разливалась вода, подтопив кусты, толкалась льдинами в берег.
Ложили трапезную. Кони тянули волокушами лес. Внизу суетился боярин, задирал руки и кричал. Сергий, воткнув топор, начал спускаться по подмостьям. Стучали топоры.
Боярин упал в ноги. Кошель с серебром Сергий, не считая, отдал брату эконому. Прищурясь, посмотрел на боярина.
– Древоделей подослать?
– тараторил тот, приняв благословение старца и осматривая размах строительства.
Сергий, огоревав зиму, с весны вложил все силы в создание обители. А как только дошла весть о возвращении Алексия, почувствовал и к себе внимание. Понимал: ради владыки! Но от даров не отказывал. То, что у Троицы сотворялось годами, тут возникало в месяцы. И Сергий принимал новожилов, сразу на общее житиё. И было легче так. Кто шёл к нему, знал, на что идёт.
Его убежище троицкая братия открыла ещё по осени. Не дождавшись игумена, пошли в разные стороны. Один из чернецов забрёл на Махрище. Иноки ему повестили: "У нас!"
Потом уже приходили, винились, звали назад. О том, что было между ним и братом, Сергий не говорил никому и молчал в ответ на вопросы и призывы.
После Рождества началось бегство к нему троицкой братии. Приходили, падали в ноги. Виноватыми считали себя все приходящие. Сергий ничего не объяснял и не вспоминал ни о чём. Так перебежали Михей, Роман, Исаакий, Якута. Весной явился Ванятка. Пришёл в лаптишках, с посохом. Посмотрев в глаза сыну Стефана, Сергий, не спросив ни о чём, принял.
Просящих принять в обитель было много, и Сергий брал, испытуя, и притом не всех. Зато от дарителей на новом месте не было отбоя. Приезжал Тимофей Вельяминов, Андрей Акинфов приехал перед весной, дал серебро на храм, доставил обоз снеди, долго ходил, смотрел, кивал, одобряя, обещал выслать иконы суздальского письма и напрестольное Евангелие московских Даниловых мастеров, когда будет сведена кровля.
Храм во имя Благовещения заложили, едва протаяла земля. Выворачивали вагами мёрзлые глыбы песка, закладывали камни под углы будущей хоромины. И уже первые ряды сосновых, из осмола, венцов обозначили начало сооружения.
Трапезную надлежало довершить на этой неделе, а потому, даже и ради таких наездов, Сергий с неохотной оставлял топор. Боярин высказал, наконец, свою просьбу: у него родился сын, и боярину запало - окрестить дитятю у Сергия.
– Ехать недосуг! Сюда привози!
– сказал троицкий игумен.
– Да не простуди младеня дорогой! Крестить должен, по правилу, отец духовный. Советую ти, чадо, гордыню отложи и крести сына своим попом. А как отеплеет, благословить ко мне привози!
Боярин заметался глазами, видно, не подумал о таком исходе, но, постигнув правоту Сергия, не мог, однако, так вдруг изменить свой замысел.
Сергий, оставив боярина додумывать, полез на подмостья. Боярин смотрел снизу на игумена в лаптях и посконине, который издалека казался мужиком, а вблизи, глянув, поразил его мудростью и статью.
Топоры звенели в лад, с перебором, музыкой труда. И Сергий, поднимаясь всё выше и заглядывая в провал хоромины, стены которой тесали сразу же, кладя очередные венцы, думал о том часе, когда в прорубы окон будет видна эта даль и эта вода, и дубовый стол станет посередине, и лавки опояшут трапезную, и братия впервые соберётся тут.