Светоч русской земли

Иванов Сергей Иванович

Не надо посещать покинутых мест твоего детства! Пусть они останутся теми, какими были прежде! И те друзья пусть так и останутся детьми! И те свары, и детская любовь, и твои тогдашние мечты и ошибки - пусть всё это остаётся в воспоминаниях юности и не вторгается в дела и помышления сегодняшнего дня!

Тогда, в те годы, он не знал, не видел князя Константина Васильича, теперь состарившегося, угнетённого годами, трудами и неудачами. Но и князь ничего не ведал о юности Сергия и принял его, предупреждённый владычным гонцом, как известного подвижника, игумена, которому покровительствует митрополит Алексий. И Сергий не стал напоминать князю ни о своей молодости, ни о покойном родителе.

Он только смотрел на князя, и на того нисходила Тишина.

Высказав свои обиды, в чём-то и повинившись перед представителем Алексия, Константин Васильич замолк и ощутил ту усталость, что приходит с возрастом, и то стремление к покою, о котором не мыслил до сего дня. Он понял, что отпущенный ему Господом срок подходит к концу, что та независимость от Москвы, которую он добыл в Орде в пору безвременья, сейчас, с возвращением Алексия, ничего не стоит и вызовет новые военные осложнения, а если к тому же владыка Алексий поладит с Мамаем, то ещё и нового татарского нахождения может ожидать Ростовская земля. Тем паче, ограбленный татарами по пути из Сарая, он понял, что такое - татарский разор. И странно, что о делах княжения Сергий говорил меньше всего, но его увещевания и слова о Боге и Вечности, о Мире и Любви, вели к тому, что Ростову нужно вернуться к тому, что было при Калите и Симеоне Гордом. Разве суздальский князь... Но и суздальский князь вряд ли выдержит состязание с Москвой теперь, когда Алексий взял в свои руки мирскую власть в княжестве.

Через год Константин Васильич уступил власть в Ростове своему племяннику, Андрею Фёдоровичу, за спиной которого стояла ратная сила Москвы, уступил без спора и ратных сшибок, уехав доживать в Устюг.

Иноки Фёдор и Павел, заранее извещённые владыкой, ждали Сергия у порога княжеского дворца. Они уже имели в руках студитский общежительный устав, и на Сергия обрушили град хозяйственных и иных вопросов, которые троицкий игумен отвёл от себя, иное изъяснив, а иное возложив на упование устроителей, заговорив о главном: о воспитании иноков в навыках общежительной дисциплины, не угашая стремлений каждого, чтобы не подавить, но совокупить и направить энергию каждого на избираемое тем действование.

Обитель во имя Бориса и Глеба, князей-мучеников, погибших, чтобы не затевать братней княжеской которы, была основана в восемнадцати верстах от Ростова и процветала и умножалась с течением веков, в свой час одевшись каменной украсой, собором, ожерельем башен и стен, с тройной аркой ворот под вознесённой над ней надвратной церковью.

В троицком игумене была сила, позволявшая ему основывать всё новые общежительные монастыри, эти университеты древности, в которых знания постигались в строгом духовном обрамлении, сопровождаясь парением Духа и отречением от мирских забот, в которых готовились деятели, способные на героизм самоотречения и на Любовь, завещанную нам Учителем Истины. И вся последующая история нашей страны это история возгорания и угасания Духа, в зависимости от чего творилось и всё прочее.

Глава 21

Алексий понимал, что с Сергием надо что-то решать, Троицкая обитель хирела, в ней царили разномыслие и разброд. Алексию всё чаще приходило на ум, что Дионисий Печёрский в Нижнем - успешливее, чем он, митрополит всея Руси, ведёт монастырское строительство, ученики Дионисия основывают всё новые общежительные монастыри, а он не может преобразовать даже тех, которые состоят под его началом. Ни в одном из старых московских монастырей студитский устав не был принят полностью. Дело содеивалось и устраивалось у одного Сергия. И теперь, продумывая посыл в Нижний Новгород и, как крайнюю меру, закрытие в нём церквей, Алексий понял, что выполнить эту задачу можно лишь с помощью Сергия, тем более что он - близок с игуменом Дионисием, а без воли последнего закрытие храмов в Нижнем Новгороде сотворить невозможно.

Алексия - в своём кабинете-келье, где божница и аналой, но и книги, и грамоты, разнообразная переписка владыки, касающаяся не только церковных, но и хозяйственных, и политических, и военных дел княжества. Над рабочим местом секретаря склонился над грамотой Леонтий-Станята, из бродяги-созерцателя превращённый волей Алексия в помощника во владычных трудах.

– Я надумал Сергия воротить к Троице!
– сказал Алексий, как о решённом, и Станята склонил глолову.

Говорено о том было много раз и по разным поводам, и нынешнее решение владыки - это созревший плод дум, нынче претворяемых в дело.

– Грамоту?
– спросил Станята.

– И нарочитых посланцев, дабы уговорили его оставить Киржач!
– сказал Алексий, кладя на аналой кулаки.
– А из обители Святой Троицы должны уйти все, кто его обидел.

Оба замолкли. У обоих шевельнулась мысль: послушает ли Сергий митрополита? Оба знали: Сергия можно убедить, но заставить нельзя.

Наконец Алексий вздохнул и сказал:

– Пиши!

Станята положил перед собой вощаницы и взял в руку писало.

Алексий начал диктовать:

– "Отец твой, Алексие, митрополит, благословляет тя". Написал?

Станята кивнул, выдавливая на воске буквы послания. Алексий, больше не останавливаясь, додиктовал до конца:

– "Зело взвесилихся, слышав твоё житиё, еже в дальней пустыне, яко и тамо от многих прославится имя Божие. Но убо довлеет тобой сотворённая церковь и Богом собранное братство, да его же вели в добродетели искусна от своих ученик, того постави вместо себя строителя монастырю. Сам же пакы возвратися в монастырь Святыя Троица, яко да не надлезе братия, скорбяще о разлучении святого ти преподобия, от монастыря разлучаться. А иже досаду тебе творящих изведу вон из монастыря, яко да не будет ту никого же, пакость творящего ти; но токома не преслушай нас! Милость же Божия и наше благословение всегда - с тобой".

Пока Станята переписывал грамоту на пергаменте, Алексий ждал, откинувшись в кресле. Потом приложил к грамоте серебряную печать со своим оттиском и поставил подпись: "Алексие".

– Архимандрита Павла и игумена Герасима пошлю!
– сказал Алексий, размышляя вслух, что он позволял себе только в присутствии Станяты.

– Старцы достойные! Созови!

И пока не пришли позванные, Алексий всё сидел и думал: прав ли он и послушает ли его Сергий?

Клирикам Алексий велел разговаривать с Сергием, имея уважение в сердце и на устах, и через них пригласил Сергия посетить его, Алексия, ради некоей сугубой надобности во граде Москве.

Вечером на молитве и ещё позже, укладываясь в постель, он всё думал, согласится ли Сергий отправиться по его зову в Нижний Новгород. И прав ли он, возвращая Сергия к Троице? Пока не понял, наконец, что прав! И уже не думал и не сомневался больше.

Сергий, повелев братии принять и накормить посланцев митрополита, сидел и думал. Стояло лето. Кусты трепетали над водой. Близилась осень, когда кусты пожелтеют и опадут, расцветив воду потока. Уже и к этому месту прикипело сердце Сергия! Умом он понимал Алексия и чувствовал, что владыка - прав. Но всё сидел и медлил, не в силах собрать на совет братию, известить её, что уходит отсюда назад...