Светоч русской земли
Шрифт:
– Как Апокавк?
– Да, как Апокавк! Родина для таких - лишь источник благ земных, но не поле приложения творческих сил. Власть претворяется в похоть власти, а труд - в стяжание богатств.
– Я много ходил по свету, - сказал Станята, - когда понял, что у нас, в Великом Новгороде, нестроение настаёт... Много искал! И тоже нашёл вот Сергия. Но у него не смог...
– Сергий понял и направил тебя ко мне!
– Да, владыка! А теперь, ныне... Верно ведь, и в Киеве, и на Москве... Ты молвишь, молодость? А я порой о себе: кто - я? И что надобно мне? О себе дак скучливо и думать! Ничто такое: дом, семья, зажиток - не влечёт! Странник - я, верно! Вот, хочу понять! Не гневай, владыка!
– Тогда разрушается всё!
– отвердев и осуровев лицом, ответил Алексий.
– Гибнет всё сущее окрест. Земля, вскормившая нас, скудеет, расхищаемая. И гибнет народ, и энергия оставших уходит на уничтожение сущего!
– Не уж то мочно уничтожить землю?
– воскликнул Станята.
– Ты видел пустыни? Развалины древних городов? Говорят, там жили люди! Но вырубили леса, иссушили воды, разрушили пашни, - и остался один песок!
Станята встряхнул головой, задумался.
– А я мнил, это - так же невозможно, как запрудить Волгу, как поворотить реки вспять... Зачем?
– Народ, оставивший Господа, - ответил Алексий, - может токмо разрушать, убивая себя! Человек, возгордясь своей силой, - ничто! Погубит землю и погибнет сам.
Сумерки сгустились.
– Ну а татары?
– спросил Станяты из темноты.
– Татар, вернее, мунгал, пришедших с Батыем, уже нет! Теперь подняли голову те, кого когда-то покорил Батый!
– Пото и резня?
– Потому и резня!
– Так, может...
– Нет, Леонтий! Ещё нет. Русь - не готова к борьбе. Пусть сплотится земля. Пусть вырастут воины. Этот мальчик, мню, поведёт их на бой. Может, когда уже нас не станет на свете!
– Ну, а Литва?
– спросил Станята.
– С Литвой сложнее!
– ответил во тьме Алексий.
– Там - тоже подъём, тоже молодость языка! Они бы и одолели нас, но, мню, не уцелеют литвины-язычники меж католиками и православными!
– И любой выбор покончит с Литвой?
– Приняв латинскую веру, они оттолкнут от себя всех православных, а приняв православие, Ольгерд мог бы и победить! Но он сего не свершит. После киевского нятья я в сём убедился. И ещё потому не свершит, что прими он православие, отчина его, Великая Литва, скоро бы стала Русью!
– А мы? Отколе зачинает наша земля? От принятия веры? От князя Владимира? От Олега Вещего или Рюрика? Отколе?
– Мыслю, Леонтий, - пошевелившись в креслице, ответил Алексий, - та Русь уже умерла! Пала, подточив себя гордостью, разномыслием и стяжанием. Пото и мунгалы столь легко покорили себе Киевскую державу. Я ныне прошал великих бояр дать серебро для дел ордынских. Давали все, и давали помногу! Помнишь того боярина, что встретил нас под Можаем! А старуху? Селян? Смердов? Мыслю, хоть и много среди нас людей, коим своё застит обчее...
– Как Хвост?
– Да, и не он один! Мыслю всё же, что растёт новая Русь, Святая! И мы с тобой - у истоков её.
– И Сергий?
– Да! И сугубо Сергий! Он - духовная наша защита. Ибо я - в скверне. В этих вот трудах. Переняв крест крёстного своего, даю днесь серебро на убийства и резню в Орде! И буду творить потребное земле моей, ибо никто же большей жертвы не имат, аще отдавший душу за други своя! Но земле нужен святой. Нужен тот, кто укажет путь Добра и будет не запятнан не токмо деянием злым, но и помыслом даже! Нужен творец Добра!
– Сергий?
– Да, Сергий.
Оба затихли, представляя себе игумена Сергия в этот час в его непрестанных, невидных внешне, но таких важных для земли и языка русского трудах.
Хлопнули двери, явился с обидой владычный боярин, обрушив на владыку ворох суедневности. Но там, в лесу, на горе Маковец трудится тот, чья жизнь и подвиг дают оправдание всему сущему, позволяя Алексию сказать: Святая Русь.
Всё это творится днём, и всё это творит митрополит всея Руси, и так минёт день до позднего вечера. Но уже к ночи в покои Алексия на владычном дворе проводят монашка в грубой дорожной рясе, проводят кухонными дверьми, минуя любопытствующую владимирскую обслугу. В дверях его принимает придверник и ведёт к лестнице, наверху которой монашка ожидает Станята. Гостю дают в укромной горнице поесть с дороги, и затем Станята влечёт его в покои митрополита, нет, уже не митрополита Владимирского и всея Руси в этот час, а местоблюстителя московского стола, заинтересованного в том, чтобы его стол, его княжество, дело его покойных князей не погибли.
В этот час у владыки уже не так прям стан и не столь бесстрастно лицо. И отревоженный взгляд владыка вперяет в лицо монашка.
В покое полутьма. Станята стоит у двери настороже. Разговора, который творится сейчас, не должен слышать никто. Монашек называет хана Хызра, поиначивая по-русски: царь Кыдырь, Авдула называет Авдулем, покойного Джанибека - Чанибеком, но своё дело знает, как никто другой. Алексию становится понятно, в конце концов, что Хидырь, главная опора суздальского князя, не так уж прочен на троне и можно "пособить" ему этот трон поскорее потерять, что у него нелады со старшим сыном и с внучатым племянником Мурутом, что Мамай таит свои особые замыслы и теперь уже стал намного сильнее других темников, что объявился уже третий самозваный сын Джанибеков, не то Бердибеков - Кильдитек, не менее кровожадный и жестокий, чем двое предыдущих, что неспокойно в булгарах, что замышляет новый переворот хан Тагай, что ожидается, по всем приметам, суровая зима и, значит, возможен джут и голод в степи, и что всем дерущимся ханам и бекам необходимо русское серебро для подкрепления своей власти или домогательств власти.
Монашек получил устные наказы, получил заёмные грамоты к русским купцам в Сарае и Бездеже, по которым возможно получить серебро для подкупа ордынских беков, и, накрыв голову и лицо накидкой, удалился в ночь.
Алексий вздохнул, сидел, понурясь, глядя в огонь свечи, почти забыв про Леонтия.
– Разваливает Орда!
– нарушил молчание Станька.
– Стойно Цареграду!
Митрополит молчал. Станята, осмелев, продолжил:
– Скоро ордынские ярлыки будет мочно покупать, как грибы на базаре, кадушками!
Алексий повёл головой. Улыбнулся одними губами. Помолчал. Погодя сказал:
– Ты, поди, повались! То, что мы творим ныне, греховно, Леонтий! Но я обещал крёстному, что возьму его грех на плечи своя! Поди! Кликни мне служку с сеней.
И когда уже Станята стал выходить, шепнул, глядя в огонь:
– Господи, прости мне и в этот раз по великой милости Твоей!
Глава 19