Светоч русской земли
Шрифт:
Дума собралась вечером.
Князь попросил приподнять себя, устроить на возвышении. В спальном покое сразу стало жарко от стольких собравшихся людей.
– Детей приведите!
– сказал больной.
Девятилетний коренастый мальчик, ведя за руку младшего, Ивана, вступил в покой, подталкиваемый Александрой, и подошёл к ложу отца.
– Вот ваш князь!
– сказал Иван, кладя руку на голову Дмитрия.
Мальчик смотрел на него во все глаза, ещё ничего не понимая.
Завещание было написано и утверждено заранее, и не для того собрал сейчас Иван Иваныч боярскую думу.
–
– сказал Иван, кивнув на мальчиков.
Оглядываясь на отца, оба вышли из покоя.
– Дмитрий ещё - мал!
– сказал князь, глядя мимо лиц.
– Нужен муж достойный, могущий править землёй до его возрастая, и я собрал вас, дабы утвердить общим приговором великих бояр мужа сего, держателя власти и местоблюстителя стола княжеского!
Каждое слово давалось Ивану с трудом, и потому он говорил медленно, с одышкой и остановками, но ясным, внятным голосом, так что понятно становилось каждому из бояр, что говорит князь, обдумав и взвесив свои слова и приняв решение. И тут, когда Иван отдыхал, набираясь сил, взгляды председящих заметались от лица к лицу: Вельяминов? Феофан Бяконтов? Дмитрий Зерно? Семён Михалыч? Может, старик, переживший почти всех своих сверстников, Иван Акинфов? И снова взгляды устремились к Василию Вельяминову: не уже ли он? А почему бы и нет? Тысяцкий, княжичам родной дядя по матери! Возьмёт, поди, на воспитание обоих детей, Митю с Иваном?
– Местоблюстителем и воспитателем своего сына... Главой княжества... Порешили мы оставить ведомого вам всем и всеми уважаемого мужа...
– сказал Иван, умолк и договорил, наконец.
– Владыку Алексия!
Ропот прошёл по палате, начали отирать лбы, радость появилась на многих лицах.
Василий Вельяминов встал, опустился на колени перед ложем князя, приник губами к руке умирающего и сказал:
– Выручим, княже! Добудем! Клянёмся! И все... как один...
Не было споров, зависти, пересудов. Для всех митрополит Алексий был пастырем и главой, и всё же предложить такое, даже помыслить о том, чтобы его, владыку Алексия, главу русской церкви, сделать главой страны на время малолетства Дмитрия, сумел только он один, умирающий князь Иван, может, сейчас, в сей миг показавший, что и он тоже, вослед брату, достойный сын своего отца, Ивана Данилыча Калиты.
Но Алексий сидел в затворе, в Киеве, и никто не ведал ещё, выпустит ли его Ольгерд живым. И судьба Москвы, судьба страны, судьба русской церкви, судьба православия и судьба языка русского висела на ниточке, которую готовился перерезать Ольгерд.
Вот тогда-то и были предприняты новые попытки вырвать Алексия из плена, увенчавшиеся успехом после многих жертв.
Глава 13
...Уйдя, наконец, от погони, русичи тяжелораненых и больных оставили у смоленского епископа, где сумели немного вздохнуть. И всё же поезд Владимирского митрополита, добравшийся до Можая, являл жалкий вид. Заморенные, обезножевшие кони, мокрые, в клокастой шерсти, с хрипом выдыхавшие воздух из надорванных лёгких, были страшны. Не лучше выглядели и люди, у которых на почернелых лицах, блестели одни лишь глаза. Они шатались, и, казалось, едва держались в сёдлах.
Четвёрка коней, запряжённых гусём в старинный возок (дар смоленского епископа), дёргала упряжь, и возок шёл рывками, заваливаясь на протаявшем пути. Уже не доскакать, а доползти до Москвы чаялось путникам.
Можайский боярин, служивший в городовом полку и ничем больше не примечательный, кроме того, что его волостка и двор стояли при пути, и поезд митрополита не мог проминовать его двор незамеченным, ради любопытства посунулся к оконцу, забранному слюдой, и не разобрав, кто - таков на подъезде к терему, вышел, накинув на плечи опашень, на крыльцо и оттуда увидел поднимающееся по угору шествие. Передовой, шагом подъехав к дому, не слезая с седла, попросил воды.
– Кто - таков?
– кинул ему с крыльца боярин, а баба, черпнув ковшом, подала напиться усталому, с провалившимися щеками ратнику.
– Батьку Олексия везём!
– сказал он. И, обмахнув усы и бороду тыльной стороной ладони, тронул коня.
– Постой, молодец!
– крикнул ему вслед боярин и, шатнувшись: не кинуться ли сперва в горницы?
– махнул рукой и сбежал с крыльца.
– Кого ни та?!
– вытягивая шею, прокричал он с провизгом, и, размахивая рукой, в сползающем опашне заспешил следом.
– Кого ни та? Владыку? Из Киева, што ль?!
И такое отчаяние, и испуг прозвенели в голосе, что ратный придержал коня и раздвинул серые губы:
– Да уж не иново ково!
– Постой!
– кричал, вперевалку бежа за конём, боярин и, достигнув и ухватив повод, остановил комонного.
– Убегом али как?
– Убегом!
– сказал ратник, ожидая, что же последует теперь.
– Дак ты, тово, ко мне пожалуй!
– таща за повод лошадь ратника, поспешал боярин.
Уже подскочили слуги. Один поднял оброненный опашень боярина и накинул ему на плечи...
– Сысой! Деряба! Гридя Сапог!
– возвысил зык боярин, обретя силу в голосе и господскую стать.
– Проводи! Кормить! Живо!
А сам с дворским порысил навстречу владычного поезда.
Уже боярыня, на ходу застёгивая коротель, вышла на крыльцо, уже выскочили ключник со старостой, и огустело народом околодворье, и уже ловили под уздцы, заворачивали на боярский двор заморенных верховых коней. Меж тем как сам, повалясь на колени и сорвав шапку с головы, лобызал, весь в слезах, руку Алексия.
Возок митрополита едва не на руках внесли во двор боярина, а Алексия на руках заносили боярин с дворским едва ли не бегом в гостевую горницу.
И на покоры Алексия - ночевать-де недосуг!
– боярин отмотнул головой, выдохнув:
– Часом! Часом, владыко! Зато кони, коней дам...
И, уже усадив, сунулся в ноги, лбом стукнулся в пол, возрыдав, и, отдавая через плечо приказы ключнику и холопам, целовал благословляющие руки Московского митрополита.
С поклонами вошла боярыня. Стол обрастал снедью.