Светоч русской земли
Шрифт:
– Отче!
– отозвался Сергий со вздохом, покачав головой.
– Я уже всё сказал тебе! Долог и притужен путь Покаяния! Но не можно тут свыше велеть ничему. Росток не станешь тянуть из земли, дабы скорее вырос, так и мужа, не созревшего умом, или неготового душой, кто повелением своим возможет содеять духовным и смыслённым? Об едином скорблю, владыка! Не в пору, мнится мне, уезжаешь ты в Киев! Именно теперь надобен ты Русской земле!
Алексий вздрогнул и посмотрел в глаза Сергию. Потом обнял и трижды поцеловал.
О Стефане и о
Сергий, через одну ночь вернувшись к себе, лишь отдал распоряжения новоназначенным келарю и эконому, повестив, что отлучается на несколько дней. Никому ничего не сказав больше, он вышел на лыжах из ворот обители и растворился в рождественском снегу.
Его путь лежал в Нижний Новгород к игумену Дионисию, чтобы понудить того послать гонца в Печёрскую лавру, известив тамошнюю братию, что митрополиту угрожает беда. Алексия следовало спасать теперь, ещё до того, как он доберётся до Киева. И по взору, по сжатым губам радонежского игумена было ясно, что Дионисий, выученик Печёрской лавры, послушает его.
Глава 9
Ольгерд, не решившись убить Алексия, поручил расправу с митрополитом совершить киевскому князю Фёдору.
Князь Фёдор был глуп и труслив, что Алексия и спасло. Он затянул дело, вступил в переговоры с Алексием, не сумел взять его на переправе, долго не решался потом, уже в Киеве, схватить митрополита и кинуть в поруб. Алексия утесняли, отнимая и тайно убивая слуг и спутников владыки, пока по повторному приказу Ольгерда Алексий не был посажен в земляную тюрьму. Гонец, едущий с приказом убить его, опоздал на час. Дружине верных московитов удалось освободить Алексия и умчать его, едва живого, много раз отбиваясь от литовской погони. Но кмети знали, что везут надежду страны, и потому кидались в сабельные сшибки столь отчаянно, что литвины откатывали, теряя людей. Уйти от погони удалось только в русских пределах.
Пока владыка сидел в порубе, ожидая смерти, на Москве всё пошло вкривь и вкось, и, казалось, почти погибло.
Ольгерд захватил Ржеву и уже стоял под Можаем. В Орде, после очередного переворота, ярлык на великое княжение получил суздальский князь, а в довершение всех бед, умер Иван Иваныч Красный, оставив на престоле девятилетнего Дмитрия. Даже в пустыни Сергия в отсутствие владыки Алексия началась непорядня.
До Троицкой обители вести издалека доходили скупо. Здесь были свои заботы, печали и радости, и всего с устроением общего жития умножилось втрое.
Сергий знал, что владыка Алексий - в Киеве, чувствовал, что он там задержан, и посему посылал с грамотой к Дионисию, а в храме установил вседневную молитву о сохранении митрополита от напастей. Сергий дозволял Стефану вершить то или иное по делам обители, в Переяславль с труднотами посылал всегда его и видел усиливающееся день ото дня отчуждение от себя старшего брата, которого он теперь иногда ощущал уже и молодшим себя и жалел, но не мог ничем помочь борению Духа Стефана с демоном гордыни.
В эту первую зиму общежительного жития Сергий передумал множество дум. Видел, как трудно даются инокам и строгость устава, и лишение имущества, и общие трапезы. Видел и думал, и передумывал вновь и вновь. Всё было верно!
Да, конечно, для мужиков, для семьи, где дети, плотская жизнь, земные заботы о скоте, хлебе и лопоти, где дани и корма, и городовое дело, где власть, которую надо кормить, где всегда отыщется тот тунеядец, которого грех и держать в деревне, - да, там общее житиё было бы и невозможно и губительно, ибо за трудом всех скрывались бы те, иные, кто не захочет трудиться и будет жить как трутень. И, помыслив об этом, видел Сергий, что ничего лучше, вернее, достойнее той жизни, которая установлена крестьянами за века, измыслить невозможно.
Каждый живёт в своём доме. Тут и изба, клеть, житница, конюшня, сенник. Каждый работает на своей земле и знает свой труд и плоды своего труда. И ведает, что все огрехи и леность, допущенные по весне, осенью явят себя в урожае. И ведает, что землю, погоду и непогодь, дождь или вёдро, как и Господа Бога, не обмануть. Что летом надо встать до света и уже быть в поле. Что за скотиной нужен уход больший, чем за детьми, а дети в том уходе за скотиной, огородом, в полевой страде и вырастают людьми, тружениками, продолжателями дела отцов с младых ногтей. Всё это ведает мужик, и всё это - свято. И хлеб - свят.
Иное дело помощи. Погорельцу миром ставят дом. Девки вместе треплют лён, прядут, рубят капусту. Помощью молотят, помощью возят лес. Сироту не бросит мир, кормит, растит, помогает стать на ноги. Девку, принёсшую в подоле дитя, от которой отреклись родичи, и ту не бросит мир: даст избу и корову и велит растить дитя до возрастая. Мир строг, но мир и держит, и только тунеядцу, вору, пакостнику - не место в миру. Таких изгоняют, а коневого вора, покусившегося на самое главное достояние пахаря - лошадь, того и убьют миром. И в этом тоже - прав мир. А то, что своя пашня, и огород, и свой хмельник, и свои пожни, и свои сена, - то и соревнуются друг перед другом: у кого лучше конь, сытнее скотина, справнее изба, нарядней баба на праздниках. И ценят человека по роду, внука по деду. Это всё понуждает к труду, к деянию, к тому, чтобы быть не хуже иных на миру. И всё тут! И посиделки, и свадьбы, и похороны. На миру и смерть - красна!
И если бы всё было так... Но не всегда - так! И среди крестьян бывают и злоба, и колдовство, и суеверия, с которыми борется церковь, ненависть и право силы, разъедающие деревенский мир. И тут все усилия церкви, Духа, ума, наконец. Тут-то и нужен и необходим первее всего монашеский подвиг!
Когда вокруг новой обители начали возникать первые починки, это ещё мало заботило троицких старцев. Но с каждым годом являлись новые росчисти, и уже не только с тем, чтобы отпеть покойника или перевенчать молодых, являться стали в монастырь мужики. Начали приходить искать защиты от неправедного соседа, от насилия владельца-боярина. И Сергий, которому крестьянский труд был так привычен уже, что он порой забывал о своём боярском происхождении, узрел, почувствовал снова всю трудноту, когда надо убедить в чём-то крестьянина. Боярина, купца, посадского - с теми со всеми легче. Но вот мужики слушали, вздыхали, низили глаза, винились и... поступали по-прежнему.
Знал Сергий эту лукавинку селянина. Знал и убеждался, что ему, потому что работал, как и они, и не величался, было с мужиками особенно тяжко.
И этот случай нынешней зимой с богатым селянином, Шибайлой, врезавшийся ему в память, не мог Сергий, положа руку на сердце, зачислить в свои удачи, как о том твердит братия. И было это его поражением. Шибайло повадился ходить в монастырь, как на посидки. Станет, разгладит бороду, выстоит службу, и поклоны кладёт в пояс, и, разогнувшись, опять смотрит, улыбаясь, озирает Сергия, словно свою дорогую покупку: вот, мол, наш-то! Каков! И на лапти Сергия глянет, и тоже словно ободрит с прищуром: мол, знай наших! Словно бы и в лапти нарошно обулся Сергий для казового виду, для пущей простоты.