Светоч русской земли
Шрифт:
Что-то ещё надо спросить, о чём-то сказать, о самом нужнейшем ныне, а может, жаль отпускать от себя этого монаха, в котором Алексий начал сомневаться в пути, а теперь не может отпустить от себя, чвствуя истечение светоносной силы, которой так не хватает порой ему, взвалившему на себя бремя мирской и духовной власти?!
– Мыслю, Алексие, земля наша способна к деянию, токмо ей надобно время для собирания сил. Возможно, слабый князь - и благо для нынешней поры?
– сказал Сергий.
– Тому, кто - препоясан к деянию, ждать или медлить бывает не вмоготу!
– Спасибо, Сергие!
–
– О настоятеле новой обители, сего же хощеши от меня, повещу тебе через некоторое время!
И опять сказано всё. Время нужно на то, чтобы ввести общежительный устав и на нём испытать каждого из своей братии. Сергий и тут не торопится, и опять он - прав.
Шли часы, мерк свет за окном, а митрополит, отложивший все иные заботы в сторону ради этой беседы, всё не мог расстаться с Сергием, без работы которого он не мог бы, пожалуй, вершить и свои подвиги.
Глава 7
Станята попал в Троицкую пустынь уже спустя месяц после того, как было в присутствии епископа Афанасия и посланцев Алексия прочтено послание Филофея Коккина и совокупным советом братии приговорено устроить в обители общее житиё.
За торжествами, за явлением патриаршей воли, - посланием, обращённым к ним от главы Православной Церкви, - за всем этим не почувствовалось, не было понято, на что они идут, что приняли и к чему направляет их теперь игумен Сергий. Вернее сказать, немногие понимали. Архимандрит Симон понимал. Понимал, принимая всё, что делал и велел наставник, и Михей. Понимал замысел Сергия и Андроник. Но уже брат Стефан, чувствовал Сергий, не понимал всего, что должно будет принять ему на себя с устроением общего жития - не понимал всей меры отречения.
Впрочем, пока, за заботами созидания, всё прочее возможно было отодвинуть и отложить до удобнейших времён.
Место для трапезной в два жила и для поварни рядом с ней Сергием было продумано заранее. Недалеко от храма, но и на безопасном расстоянии от него, над обрывом, с которого открывался обзор на чашу, прорытую извивами Кончуры и Вондюги, и на далёкие за ней лесные заставы, среди которых уже появились росчисти крестьян, подселявшихся к новой обители. Славное место! Радостное глазу, каковым и должно быть месту сходбища братии в час общей трапезы. Лес был приготовлен и доставлен к монастырю заранее.
Сергий не дал ни себе, ни братии и дня лишнего сроку. Назавтра с утра в обители уже стучали топоры. Игумен, подоткнув полы, уже стоял с топором в руках, нянча первое бревно, и продолжал работать не разгибаясь, пока не созвонили к заутрени.
Ели они, начиная с этого первого дня, все вместе в ближайшей избе, не растаскивая еду по кельям. Все иноки, кроме больных и самых ветхих старцев, все послушники, все, кто пребывал в монастыре, были им расставлены по работам. Самые маломощные брали и подносили мох, и первая хоромина новой общежительной обители росла на глазах, поднимаясь всё выше. Рубили уже с подмостей, клали переводы нижнего жила. В Сергия словно вселился кто, - человеческой силы недостало бы работать так, как работал он, не прерываясь, день ото дня, с утра до вечера. Верно, Горняя благодать сошла на радонежского игумена.
Станька подъезжал к обители Святой Троицы с грамотой Алексия за пазухой, и как ни мало провёл он времени здесь, сердце билось тревожно. Уже пошли знакомые колки и чащобы. Лес уже облетел, готовясь к зиме, и первые белые мухи кружили в воздухе вокруг елей. Издали доносился перестук топоров. Поднимаясь в стременах, Станька тянул шею: вот покажется на урыве горы маковица, вот откроются кельи, прячущиеся под навесом лап елей...
Дорога вильнула, пошла в гору, и Станька, вымчав на угор, даже приодержал коня. Он не узнал обители. Не узнал даже места. Расчищенный от леса, вздымался взлобок Маковца, и на том взлобке возносила шатровые кровли в небо новая, слегка посеревшая просторная и высокая церковь. А за ней, на краю обрыва, виднелось другое строение, свежее, жёлто-белое. Ещё: долгая хоромина на высоком подклете, с готовой обрешёткой кровли, только что не закрытая тёсом или дранью, а невдали от неё ещё одна, приземистая, клеть. Как он понял по высокому дымнику, поварня.
И тын был отодвинут и подновлён, и кельи стояли не так, и под новорубленой хороминой всё было бело от щепы, и не было уже следа той укромности, о которой вспоминал он в Царьграде. Теперь вся обитель вышла на свет и простор, потянулась вверх и раскинулась вширь.
Станята рысью подъехал к ограде и спешился. Его встретил брат, несущий беремя мха, и принял коня. Сергий, как он объяснил, был на подмостьях, на кровле строящейся трапезной, и Станька, скинув дорожный вотол, полез туда.
Наверху кипела работа. Уже укладывали доски кровли, упирая их в лежащие на курицах потоки. Доски ложили в два ряда, прослаивая берестой. Оба брата, Сергий и Стефан, были тут с топорами в руках. Сергий улыбнулся, обозрел Станяту с головы до ног, отставив топор, принял и просмотрел грамоту, передал Стефану, повестил Станяте, что трапезовать станут через недолгое время, а пока пусть он отдохнёт в келье. Но Станька, зная норов Сергия, поискал глазами свободный топор и, скинув зипун и засучив рукава, принялся за работу.
Кровлю закрыли быстро. Снизу ударили в било, когда ложили последнюю тесину, и Станята, вылезши на кровлю, закрывал за собой лаз, чтобы спуститься потом на землю по приставной лестнице.
Совместная трапеза была не внове для Станьки, и он, посылая ложку за ложкой в рот, осматривал председящих, узнавая старых знакомцев и знакомясь с новыми находниками монастыря.
Отстояв службу, Станята взялся за топор. Охлупень лежал уже на земле вдоль стены, и скоро, зачистив и уровняв паз, стали, приподнимая вагами, заводить под него верёвки. Впрочем, уже смеркалось, и, всё подготовив, поднимать охлупень решили завтра с утра.
Ударили в било, призывая тружеников к молитве. За вечерней трапезой Сергий попросил его рассказать братии о Царьграде.
Станята поначалу смутился, сбрусвянел, но, начав рассказывать, оправился, его речь потекла всё бойчее, и вот настал тот миг, когда братия притихла, остановилось движение ложек, и все глаза обратились к нему. Станяте хорошо было говорить. Побывав в обители Сергия, он знал, что должно занимать больше всего затерянных в лесной глуши монахов, и, рассказывая, словно развернул перед ними дорогую парчу, живописуя и град Константина на холмах, и виноградники, и каменные дворцы, и море, и святыни города. Поняв немую просьбу Сергия, не обошёл и общежительное устроение тамошних монастырей, после чего заговорил об ином: о спорах и сварах греков между собой, о турках, захвативших Вифинию, о землетрясении, свидетелем которого он был, когда земля сбивала с ног и дома разваливались. О Галате, о фрягах и франках, о развалинах Большого Дворца рядом с Софией, о борьбе Алексия с Романом, о торговле должностями и подкупах...