Светоч русской земли
Шрифт:
Патриарший протонотарий, чем-то схожий с давешним греком, когда-то посетившим Москву, говорил ему:
– Ты же видишь, брат! Наш Кантакузин возжелал оттеснить от престола законную династию! По его милости всё запуталось нынче! Ужасы гражданской войны, которых вы, московиты, не видели... Да, да, вам это трудно постичь... Потом чума! Власть держится на трёх опорах: народе, синклите и войске. Народ - истреблён чумой и разорён налогами. Наше войско погибло во Фракии. Синклит? Где он - теперь и, главное, кто - в нём?! "У ромейской державы есть два стража: чины и деньги", - изрек в своё время Пселл. Денег, по милости гражданской войны, у империи не осталось.
О Палеологах он слышал на днях от Николая Кавасилы противоположное: как о погубителях империи, расправившихся с её спасителями Ласкарями, - но промолчал.
А к Кантакузину Алексий сразу почувствовал расположение. Василевс принимал его во Влахернах, кое-как отремонтированных после латинских безобразий. Пошутил о бедности империи, обведя стол и приборы мановением руки в узлах вен и шрамах, полученных в боях.
– Пока я был только дукой, то тратил на обед в десять раз больше, чем теперь!
Председящие засмеялись, а Алексий, вскинув взор, усмотрел в глазах василевса искру горечи.
В тот миг жалость к великому мужу вонзилась в сердце Алексия, и их судьбы показались схожими: подобно тому, как Кантакузин мыслит спасти империю при ничтожном Палеологе, так и ему предстоит сохранить дело Калиты при нынешнем слабом государе.
Свои бояре понимали дело просто:
– Спорим тут!
– говорили ему, усаживая Алексия за общий стол.
– Почто фряги таку силу в городе забрали? В Галате генуэзские фряги двести тыщ золотых собирают с торгового гостя, а греки тут - только сорок! Словно у их нынче на фрягов и вся надея!
– Была бы Русь посильней, - вздохнул Артемий Коробьин, - дак подмогли бы... Дак и тогда: кому помогать-то?
Глава 2
Алексий сумел даже подружиться с Филофеем Коккиным, кандидатом в патриархи... Если усидит Кантакузин! С Филофеем совершилась недавно пакость: его родной город, Гераклею, где он был епископом, взяли штурмом и разграбили генуэзские моряки. Филофей рассказывал, как собирал деньги на выкуп своих соплеменников. Алексий не выдержал:
– Но почему не дрались?! Почему бежали, почему отступили со стен, почто оставили открытыми ворота города? Почто, первыми напав на фрягов, не изготовились к защите города?! Откуда в греках, при столь глубоком разумении высочайших истин, такая неспособность действования?
– Нам остаётся верить!
– понурясь, ответил Филофей.
– Время дел миновало для нас! Вы - молоды. У вас есть энергия! Вам только не хватает Знаний...
– Отче!
– Алексий, не понимая, как и почему, начал, волнуясь и часто не находя нужных греческих слов, рассказывать о Сергии, о его обители, о наваждениях, об одиноком подвиге, о днешней славе инока и о тех слухах, что уже не раз доходили до Алексия, слухах о чудесах, а может, даже и не чудесах? А о мужестве подвижника? И о знамениях, сопровождавших его рождение...
Филофей слушал, не прерывая. Наконец, сказал:
– Ему надо возродить общежительный устав!
– Да, - сказал Алексий, - но я не хочу... Не могу... Мыслю, совет о том должен изойти от патриарха!
Они посмотрели в глаза друг другу и перемолчали, поняв, что едва не переступили грань, дальше которой любые слова пока запретны.
– Но почему, брат мой, ты настаиваешь на переносе кафедры из Киева во Владимир?!
– воскликнул Филофей - Твой противник, Роман, оказался сговорчивее!
– Романа выдвигает Ольгерд!
– ответил Алексий.
– А под Ольгердом в Киеве начнут править латинские папы! Оставить кафедру там, значит подарить русскую митрополию Риму!
Филофей простёр руки вперёд, останавливая разошедшегося Алексия, и высказал, наконец, главное, ради чего и творился нынешний разговор:
– Русский брат мой, поддержи василевса, и он поддержит тебя!
"Серебром!" - добавил мысленно Алексий, проясняя слова Филофея, и утверждающе склонил голову.
Разговор с Кантакузином, которому Алексий, в случае успеха своего дела и своего поставления в митрополиты, обещал помощь серебром, состоялся, но опять приходилось ждать.
Кантакузин решился взять власть и короновать своего сына Матвея, когда стало уже поздно. Сделать это надо было сразу, арестовав и царицу-итальянку, и Апокавка, до того как Апокавк перебил в Константинополе сторонников Кантакузина, сорвав тем освобождение Греции от латинян. Однако патриаршество Филофей Коккин получил, а Алексий получил, наконец, потребные ему грамоты, как и посвящение в сан русского митрополита. Он уже собирался ехать домой, как произошёл переворот и Кантакузин был свергнут. Всё приходилось начинать сначала.
По счастью, у нового василевса Иоанна V Палеолога, занявшего стол, средств было ещё меньше, чем у Кантакузина. Взятками и вознёй удалось утвердить все полученные Алексием до того грамоты. И вот они отъезжают. В особом ларце - соборное постановление о возведении Алексия на митрополичью кафедру, грамота о переводе кафедры из Киева во Владимир. Сверх того крещатые ризы, подаренные Филофеем Коккиным. Сергию будет послана особая грамота о введении общего жития, подписанная патриархом Филофеем Коккиным. С подарками от патриарха: парамандом, схимой и золотым крестиком-мощевиком с частицами мощей святых, в том числе погубленных Ольгердом в Вильне и посмертно канонизированных.
То, что для греков всё давно потеряно, Алексий понял ещё по приезде. Вразумил его даже не протонотарий, а монашек, которого Алексий как-то, потеряв терпение, спросил:
– А что вы будете делать, когда враги - католики или турки-мусульмане - ворвутся в Константинополь и станут жечь, грабить и ругаться над святыням?
– Дальше Августеона они не пройдут!
– ответил монашек, глядя на него.
– Святая София защитит себя от вражьего плена!
Алексий посмотрел на него и сдержал готовый вырваться стон. Греки забыли, как голые непотребные девки плясали на престоле Святой Софии! Грядущее будет ещё страшнее. Но монашек ничего не хотел понимать, ибо его мышление простиралось не дальше указа, полученного в секретах патриархии, а всё прочее отметалось или перекладывалось на Господа, обязанного совершить чудо, опять же по указу синклитиков.