Светоч русской земли
Шрифт:
Приятель, которого он возил за собой, простыл и помер на исходе второй зимы. Шуха остался один. Как-то забрёл в Симоново, и во дворе увидел настоятеля, Фёдора, племянника Сергия. Вспомнил и Сергия, монастырь Святой Троицы, и заплакал. Как уж его приметил Фёдор, почему решил остановиться и расспросить? В этом увечном оборванце узнать прежнего Шуху было невозможно. Да и сколько лет минуло с тех пор! Но, расспросив, Фёдор его узнал и оставил при монастыре вратарём.
– Не пей больше!
– сказал он.
В Симоновом монастыре Шуха прижился. Два раза видел даже Сергия, но подойти не решился. Тут он и жил в каморке под лестницей, тут и продолжал жить
Глава 22
Сергий облизал ложку, отодвинул порожнюю миску и ещё помедлил, глядя, как Василий Сухой с Якутой прибирали со стола и кутали в зипун горшки с варевом для болящих. Убедившись, что всё идёт ладом, он запахнул суконную свиту и вышел в холод.
Ветер ещё дул, но уже стихая, и снег почти перестал, и небо засинело над елями, а остатние облака в розово-палевом окрасе летели над головой, всё больше легчающие, обещая ему ясный и лёгкий путь. Вздохнув, он направил стопы к келье Онисима.
Старик ел, когда вошёл Сергий, и обрадовался ему. Измученный постелью сильнее болезни, он, кашляя и взбулькивая, заговорил, хваля согласие Сергия стать настоятелем обители, толкуя и о Москве, и о князе Иване, и о Царьграде... Онисим отходил от сего света, слабел, и его конец был уже не за горами. Старик понимал это, и в его нынешних наставлениях племяннику проглядывала печаль расставания. Уходя, Сергий облобызал старика.
К пабедью собрался совет братии. Всё было заранее решено, и теперь надо было отрядить двоих спутников Сергию. Архимандрит Симон при его преклонных летах не мог одолеть зимнего пути. Ходоком по монастырским делам был Якута, но ныне с Якутой требовалось послать мужа, известного за пределами обители, и взоры предстоящих обратились к Стефану. Брат сидел сумрачный и прямой и, не дав Сергию открыть рта, сказал:
– Я пойду!
Старцы одобрительно зашумели. Сергий не был удивлён. В своём смирении старший брат должен был дойти теперь до конца, и он лишь поблагодарил Стефана взглядом.
Якута, нахлобучив малахай, стал снаряжаться в путь. Брали, кроме церковных надобностей, короткие лыжи, топор, кресало и трут, мешок с сухарями да сменные лапти. Выходить решили в ночь, отдохнув мал час после навечерия. Небо разъяснилось, и луна была в полной силе, обещая освещать дорогу путникам.
У крыльца Сергия ждали мужики из нового, возникшего недалеко от обители починка, просили освятить избу, но узнав, зачем и куда он направлялся, повалились в ноги, упрашивая освятить их хоромину по возвращении, уже будучи игуменом. Сергий, улыбнувшись глазами, пообещал.
Расставшись, наконец, с Якутой и братом, он вернулся к себе, чтобы отдать последние распоряжения Михею и помолиться. Небо бледнело, гасло. Когда они выйдут в путь, на небосклоне появится первая звезда.
Впереди шёл Якута, запоясанный, подобравший полы подрясника под ремень, в круглом малахае, с топором за поясом. Ныряя под оснеженными ветвями, Якута вёл спутников одному ему ведомой тропинкой, спрямляя пути, и Сергий, навычный к лыжной ходьбе, с трудом поспевал за ним. Стефан шёл след в след брату, то отставая, то нагоняя Сергия. Молчали, сберегая дыхание. Порой от тишины начинало марить и мерещиться в глазах. То сдвигался куст, то сук переползал через дорогу. Якута сплёвывал, бормоча, когда молитву, когда оберег. Поскрипывали лыжи, да изредка трещало дерево в лесу.
Луна уже заходила, прячась за макушки и пуская лучи сквозь хвою, когда Якута, оглянувшись на спутников, сказал:
– Надоть покимарить малость!
Стефан подумал, что они так и остановятся в лесу, но скоро между стволов показалась избушка, в которой, когда разгребли дверь и пролезли, отряхивая снег, внутрь, нашлись и дрова, и береста, и даже немного крупы и соли, подвешенные в берестяном туеске под потолком.
Запалили каменку, дым повалил, как в бане. Якута с Сергием принялись рубить и носить валежник. Стефан же, тут только почувствовший, насколько устал, повалился на земляной пол. Когда-то младший брат тянулся за ним во всякой ручной работе! Он всё же перемог себя, встал и начал таскать ветки с Сергием, а Якута, перерубая сушняк, складывал его в горку внутри избы.
Каменка прогорела, рдели угли, дым поредел, и можно стало, закрыв двери, улечься всем троим на жердевые полати над печью, застеленные лапником, и покимарить часа два до рассвета.
Когда, умывшись снегом, поев и прибрав за собой, они вышли в путь, небо уже отделилось от елей, и ветер овеял лицо, напомнив Стефану юность, отданную неведомо чему, и показалось неважным всё, что было и есть на Москве, при дворе, в княжеских хоромах, и даже за морями и землями, в Царьграде, у франков и фрягов... Так бы и идти вослед брату, угадавшему смысл бытия, к заре, к возгорающему за лесом столбу сияния...
К полудню, миновав несколько деревень, они подошли к Переяславлю.
Глава 23
Волынский епископ Афанасий, застрявший на Москве во время великого мора, по сию пору пребывал во Владимирской земле. Став наместником Алексия, он не торопился назад. На Волыни шла борьба католиков с православными, литовские князья то уступали польскому королю Казимиру, то снова брали верх над ним. Нынче Казимир привёл на Любарта с Кейстутом Людовика Венгерского. Разбил литвинов. Кейстут попал в плен, откуда, впрочем, бежал. Любарт был осаждён в Луцке. На выручку братьям явился Ольгерд с татарами, вытеснив поляков с Волыни, опустошил Мазовию. Любарт вторгся в Галич, громили и грабили уже всех подряд, не разбирая веры. Вести оттуда доходили плохо, с запозданием. Здесь было тихо. Ратная беда, отодвигаемая рукой покойного князя Семёна, до сей поры не угрожала Залесью. Наместничество было также небезвыгодное. В Переяславле Афанасий присиделся. Занимал палаты покойного Феогноста в Борисоглебском монастыре, судил и правил и с некоторым страхом ждал возвращения Алексия.
Трое монахов, пришедшие издалека, за семьдесят не то восемьдесят вёрст, поначалу озадачили и почти испугали волынского епископа. Служка доложил их приход, криво улыбаясь, а когда Афанасий, всё-таки порешивший принять ходоков, узрел их обмороженные лица, почувствовал звериный запах, распространившийся в тепле покоя от их платья и лаптей, запах гари, принесённый радонежанами с их последнего ночлега, - ему стало муторно. Взглядывая то на стоявших у порога иноков, то на лужи, натёкшие с их обуви, он долго не мог взять в толк, чего же они от него хотят, и чуть не отослал их ожидать приезда Алексия, вспомнив, однако, что Алексий-то и говорил ему нечто подобное... Да! О каком-то лесном монастыре...