Светоч русской земли
Шрифт:
Сергий приостановился и посмотрел в алтарь. Афанасий, вздрогнув, не сразу понял, что посвящаемый не забыл Символа веры, а хочет отделить основную часть от дополнения, возникшего после споров о триедином существе Бога.
– И в Духа Святого, Господа истинного и животворящего, - продолжил Сергий.
– Иже от Отца исходящего, иже со Отцом и Сыном споклоняема и сславима, глаголавшаго пророки. И во едину святую
Проходят тысячелетия, и меняется система символов. Но в 1354 году от Рождества Христова в европейском мире всё это было основой любого суждения: философского, политического, юридического, и, что для нас теперь важнее всего, основой бытия Русской земли, основой нашей государственности.
А человек, стоящий сейчас перед алтарём и посвящаемый в сан иерея, сумел найти и сделать внятными для своих современников такие стороны византийского мировоззрения, которые помогли рождённым в эти мгновения детям выйти воинами на Куликово поле и определили духовную и нравстенную природу нации на века вперёд.
Окончив Символ веры, Сергий ещё постоял, вслушиваясь в замирающую силу священных слов. Потом опустился на одно колено и склонил голову, отдавая себя Афанасию, который, крестообразно ознаменовав склонённую голову Сергия и накрыв его епитрахилью, стал читать посвятительную молитву, нарекая ставленника иподьяконом, а вслед за тем, во время литургии и без перерыва - иеродьяконом. И затем начнётся обедня, во время которой ставленник должен стоять слева от престола, держа в руках дискос с частью Агнца.
До второго дня Сергий, помимо святых даров, опять не вкушал ничего и снова простоял ночь на молитве, читая Псалтырь.
Назавтра Афанасий после херувимской посвятил Сергия в иерейский сан, поставив его теперь на оба колена, справа от престола, с лицом, склонённым на крестообразно сложенные руки, и накрыв его епитрахилью.
Посвящение в священника давало Сергию, наконец, право стать игуменом монастыря Святой Троицы.
Теперь Афанасий повелел ему приготовить и принести причастную жертву, после чего совершить литургию в храме.
У Сергия, испёкшего многие тысячи просфор и навычного к любому труду, когда он копьецом вынимал освящённые частицы, задрожали руки. Он едва не уронил дискос, не ведал, куда положил копьецо, а когда уже перенёс жертву на престол, сложил частицы в потир с разбавленным красным вином и накрыл платком, то в миг пресуществления почти потерял сознание.
После литургии Афанасий, поставив Сергия в игумены, зазвал новопоставленного игумена к себе. Их беседа была кратка, ибо волынский епископ, присмотревшись к Сергию, начал ощущать ток энергий, исходящий от этого монаха на окружающих.
– Что мне рещи тебе, брате?
– сказал он, заключая беседу.
– Великую благостыню сможешь ты принести людям, окрест сущим, да и всему княжению Владимирскому! Трудись! Господь... Да и владыка Алексий ходатайствуют за тебя!
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Глава 1
Свет луны обливал скопище палат и хором, куполов и арок, с гульбищами и террасами, в купах деревьев и колоннадах, называемое дворцом византийских владык. И в свете луны здания виделись целыми, от Августеона и до Ипподрома и Скип. И во всех залах, переходах, галереях и портиках зарождалось тьмочисленное движение. В украшенных фонтанами фиалах собирались дружины димов. Чернь в серых хламидах заливала Августеон. Сквозь стены дворцов прозревалось мерцание огней в кадилах и поликадилах, посверкивала парча, взблёскивали лезвия мечей дворцовой охраны.
Алексий, наверно, задремал. Он поднял голову, всмотрелся. По-прежнему в сводчатом окне вырисовывалась под луной пятнистая от узоров камня колонна с обрушенной капителью, дворик и стебли трав, пробившиеся сквозь выщербленные мраморные полы.
Куда исчезло всё, что он видел только что во сне? Восторженные толпы, войска, вооружённая этерия? На штурме Царьграда крестоносной ратью полтораста лет тому назад погиб всего один рыцарь!
Станята, заслышав шевеление господина, вошёл с питьём из разведённого гранатового сока.
– Брусницы бы!
– протянул Алексий со вздохом.
Станята прищёлкнул языком:
– Знамо дело! С ентим ихним овощем не сравнить!
– Почто покинул Великий Новгород?
– как-то спросил его Алексий.
– А!
– ответил Станята, поскучнев и отмахнув рукой.
– Стригольники енти, споры, свары...
Сергий угадал в Станяте вечного странника. И секретарём он стал добрым Алексию, который не чаял уже, как без него и обойтись.
Глянув в окно, Станята угадал думы Алексия и сказал:
– Дворечь-то ихний? Тебе, владыка, недосуг, а мы тута все палаты облазили! Я с греками баял ихней молвью, дак сказывали, как дело-то было! Един царь на другого божьих дворян наслал, почитай, без бою сдались! А потом латины город ограбили и пожгли. В Софии на престоле непотребных девок голыми заставляли плясать... Как не обидно!
– Ты, поди, ляг!
– прервал его Алексий.
– Да и я, пожалуй, сосну!
В Константинополе они уже с августа прошлого, пятьдесят третьего года. А толку - чуть. Сто раз приходилось доказывать, что надежда греков на Ольгерда плоха, что рано или поздно Литву полонят латины, и потому он и хлопочет о переносе кафедры Киева во Владимир, под крыло великого владимирского князя.