Светоч русской земли
Шрифт:
– Мы к тебе - на час малый!
– сказал Стефан.
– Выпариться да снеди набрать, не зазришь?
Пётр замахал руками: что вы, что вы!
– Скит кладём, - сказал Стефан.
– Порешили так...
Малыши обступили, сначала опасливо, лесного дядю, но вот уже полезли на колени к Варфоломею, Ванята стал теребить его за бороду. Стефана дети опасались и только посматривали на него издали. Наконец Климушка, зарозовев, подошёл к отцу - узнал-таки! А Ваня был занят дядей и не сходил у него с рук. Топилась печь. Хозяйка замешивала тесто. Мир и уют этого дома заставил на миг обоих ужаснуться своим трудам.
Прибежал Онисим, всплеснул руками и расцеловал братьев, вывалив ворох
Но вот уже баня - готова. И оба отправились туда, унырнуть в пар и на тот "час малый" забыть о грядущей тягости трудов. Натирались щёлоком, скребли головы, тёрли друг другу спины. Грязь отмякала, слезаза клочьями. Парились до одури. Катерина уже простирнула их рубахи и исподники, опрелые портянки выбросила, достав новые, принесла чистые рубахи и ждала к ужину, и ждали гости, тормосовская и кирилловская родня. Ждали ратоборцев, подвижников. Братья, порешившие уйти иноками в лес, тут для всех смотрятся героями, избранниками, чуть ли не мучениками. Едва утолили первый голод, посыпались вопросы: как там и что? Кто-то вспомнил, что на Маковце "водит", и братья, переглянувшись, осознали тот, давний уже случай, когда и тому и другому послышался голос брата, зовущий к себе, хотя ни Стефан, ни Варфоломей не окликали друг друга, да и были в иных местах. Иной докуки от нечистой силы они пока не слышали.
– Ну, дак двое! Да с молитвой!
– объяснил Онисим ближникам и родне.
– Он-то, бес, креста завсегда бегает!
Ну и, конечно, кто-то из баб "запел":
– Не дожили батюшка-то с матушкой, поглядели бы, каких сыновей Господь им послал! Теперь у нас будут перед Господом свои заступники!
И уже посетовали:
– Что ж так далеко забираесси! Хоть бы и помолить Господа когда, сходить в праздник!
Гости пили пиво. Братья - травяной взвар, сдобренный сушёными яблоками и малиной. Уминали гречневую кашу, сдобренную коровьим маслом, хлебали уху из окуней. Ели так, как уже давно не ели, отказываясь только от мясных блюд...
И долго ещё звучали голоса, толковня, песни, когда уже братьев отвели в холодную горницу спать на сенниках, набитых овсяной соломой, под овчинными тулупами. После сыри, мокряди и всякого лесного неудобия - царская постель! Пётр сказал, сдвинув брови:
– Спите! А завтра я вас с конём провожу до места! Коня навьючим, пройдёт! Хижа у вас - готова, дак теперича чего-нито и на постелю нать! И печь помогу вам сложить!
Он ушёл, прикрыв дверь. Братья лежали в темноте, думали. Они уже помолились на ночь и намеревались говорить об Энергиях Бога, но глаза слипались... Им уже и не до разговоров. Скоро раздался храп Стефана и посапывание Варфоломея. А за стеной всё ещё не смолкали речи, слышалась песня, та, которую певал ещё покойный Кирилл, про доброго молодца, погинувшего в степи, но братья спали. Тишина, тьма. Лишь от серебряной лампады бродили по стенам блики.
Катерина и Пётр уговаривали погостить. Но - распускаться нельзя! Впрочем, Катя пекла всю ночь, проводив гостей. Братьям наготовлен короб печева, кулёк с сушёными яблоками, туес мочёной брусники. Онисим принёс мешок вяленой рыбы. Сам руками замахал: "Не я один! Все собирали! Не возьмёте - обидите народ!" Ну и мука, и соль, и даже постное масло в глиняной корчаге. Сверх всего того ряднина, сменная лопоть и овчинные полушубки, по уверению Петра - их, домашние, и, мол, никому более не нужные тут. Да сверх того и котёл - вмазать в печь (которая ещё не сложена). Всё это погрузили в перемёты, уместили на спине и боках лошади. И, закусив, вздев на плечо котомки, набитые снедью, они тронулись в путь. Трое. Пётр - то подножие, на котором утверждался духовный подвиг. Катя напекла пирогов с брусницей, грибами и капустой. И всё это братья съедят, пока строят свой монастырь!
Варфоломей к горе Маковец подходил с опаской. Казалось - ничего нет, сожгли и хижину, и им надо будет искать иное место либо рубить всё снова. И когда поднимались, Варфоломей аж привставал на цыпочки. Слава Богу! Стоит. Затащили кули, накормили коня. Дверной проём завесили рядном, поели холодных пирогов, помолились и повалились спать.
Утром начали с навешивания двери. Скобы для этого принесли из дому. Долго подгоняли, наконец, все трое остались довольны. Приладили запор от зверя. Не ровен час, воротишься из лесу, а у тебя в гостях - топтыгин, ревёт и не желает выходить! Когда молились, Пётр стоял рядом, тоже шевелил губами, но молитва не давалась ему. Переминался, изнемогал и взялся разводить костёр.
За два дня хижину закончили, и камней наволокли, и глины. И уже дымок пошёл из дымника. Тут Пётр собрался домой: "Весна, не обессудьте, браты!" Перецеловались.
– Не заблудись!
– По затёсам найду!
Пётр взгромоздился верхом и погнал коня в лес, махнув рукой на прощание.
– Ну, теперь келью!
– сказал Стефан, а Варфоломей лишь склонил голову.
Теперь работали осмотрительнее, устроили покаты, долго выбирали и метили деревья, учитывая всё: и куда ляжет, и как волочить.
И снова зазвенели, завакали топоры, плотницкий перебор далеко раздавался по лесу. А дни шли, и уже отцвела верба, и вылезли ландыши, и птицы уже вывели птенцов, и в полный лист оделись берёзки. А братья всё валили и таскали стволы. На келью уже с избытком, но, не сговариваясь, решили натаскать и на церковь. Гора лесу всё росла, и уже давно кончилось печево, и братья пекли, скупо тратя масло, ржаные лепёшки и гречишные блины.
Наконец наступил день, когда оба вышли из леса и пошли к хижине. Стефан давно вертел в голове, как поставить келью, чтобы был переход из одной хоромины в другую. На остережение Варфоломея о возможном пожаре Стефан отмахнул рукой:
– Ну, ты тамо вон поставишь! А ветер падёт, и всё одно: то и другое сгорит! Лучше помысли, как ты по сугробам, - ну, не ты, мы с тобой!
– поправил себя, - будем по сугробам лазать отсель в ту келью! Ну? То-то! Можно даже две двери навесить, и переход - вот так! И тепло будет, твоя хижа не выстынет той порой!
С молитвой заложили первый венец. Келью срубили быстро, украсив её рубленым подзором и узорными выпусками под стрехой, вынесенной вперёд кровли. Соорудили косящатое красное окно, оконную раму затянули бычьим пузырём. Наконец Варфоломей смог в любовно сделанный ковчежец вставить свои две иконы и медный крест, вручённый им Онисимом.
Взялись за церковь. Церковь рубили малую. На двоих, почитай, рубили. Но соорудили высокий подклет, где сделали кладовую, вывели лестницу с кровелькой, и только уже когда добрались до оконных колод, Стефан сказал:
– А за антиминсом надобно в Москву идти, к Феогносту. Хотьковский игумен не вправе того разрешить! На новую церкву надобно благословение высокопреосвященного! Ладно!
– сказал он, бросив брату.
– Крест не вывели, дак рано баять о том!
Церковь рубили клетью. Только когда дошли до верха, задумались о том, что следовало кровлю церкви выводить круче. А ещё главка, ещё маковица луковкой, а ещё крест - понадобились подмостья. Решили сначала срубить главку с крестом, покрыв луковицу осиновым лемехом, а потом уже сводить кровлю.