ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)
Шрифт:
Глава тридцать четвертая. В ней рассказывается о курфюсте Пфальцском и о том, к чему приводит любование осенними сумерками на кладбище
– Нет, постойте, - приподнялась со стула Ундина Ивановна Заречная-Филиппенко, закутанная в вязаную шаль, заколотую на горле булавкой, мечтательная, но острая на язык особа, которая никак не могла выбрать между фракцией молчунов и говорунов, - приподнялась так, словно ее осенила внезапная догадка, кое-кому грозящая разоблачением.
– А вы случайно не засланный?
Пан Станислав почувствовал
– То есть как?
– А вот так.
– Ундина Ивановна всем своим невозмутимым видом показывала, что ее ответ ничем не хуже заданного ей вопроса.
– Прошу вас объясниться. Не будь вы дамой...
– Нет, это вы объяснитесь. Объяснитесь как мужчина, в конце концов. Не увиливая, со всей откровенностью. Вас не подкупили? Не дали вам заданьице – общество ликвидировать? То-то вы за самороспуск!
Пан Станислав снова решил оскорбиться, словно забыв о том, что уже сделал это минутой раньше. Но повторная попытка удалась ему еще менее первой, если не сказать, что вовсе провалилась.
Он лишь поджал губы и произнес:
– Обижаете…
Произнес так, словно его, маленького и беззащитного, обидели старшие дети во дворе.
Мадам Заречная сразу стала к нему терпимее и снисходительнее.
– А вы не серчайте. Такое ведь тоже не раз бывало. В истории, как вы изволили выразиться. Да, и засылали, и подкупали… А чем мы лучше!
– Все-таки хотелось бы думать…- Пан Станислав пытался сохранить остатки самолюбия.
– Нет! – сказала, как отрезала, мадам Заречная.
– Вот я, к примеру, знаю, что здесь присутствуют люди…
– Не засланный он, - перебил мадам Заречную полковник Жеманный, некогда служивший в Бессарабии, коренастый, с шарообразной бритой головой и кустистыми бровями, и залпом выпил остывший чай, словно это был стакан водки.
– Просто пан Станислав опасается, как бы не обнаружились кое-какие его пристрастия. Он ведь у нас большой поклонник, - Жеманный завел ладони под помочи, на которых держались армейские брюки, выдержал многозначительную паузу и обвел всех интригующим взглядом, - нет, нет, не верховой езды. Верховая езда это так, баловство, забава, развлечение. Пан поклонник курфюрста Пфальцского и читатель «Иероглифической Монады» Джона Ди. Хм… Пан сам мне поведал, что у него в аптеке есть комнатка, где он тоже смешивает в колбах, плавит в тиглях. Словом, справляет алхимические свадьбы.
– Какого это курфюрста Пфальцского? – спросила мадам Заречная-Филиппенко, не признавая себя адресатом многозначительных пауз.
– Фридриха Пятого, какого же еще! При его дворе процветало… Впрочем, сейчас не время распространяться о подобных вещах. Извините, я вас перебил. Так что за люди среди нас присутствуют?
– Люди, которые вынесли и спрятали наш архив, нашу казну, наши счета. Присутствуют и молчат. – Мадам Заречная улыбнулась с таким выражением, словно ей доставляло откровенное удовольствие не посмотреть в сторону тех, кого уличали ее слова.
Все всполошились. Послышались голоса Жеманного, праздного гимназиста Попова, второгодника с камчатки и заядлого курильщика, всегда садившегося подальше от Софьи Герардовны, хотя он учился и не в ее классе, и капитана Вандича, молодого, но с седыми усами, некогда плававшего в южных морях:
– Как это вынесли?!
– Как это спрятали?!
– Пусть дадут отчет!
– Пусть ответят!
– Прежде чем они ответят, я должна добавить, - мадам Заречная скромно опустила глаза, словно сообщаемые о себе подробности были призваны лишь прояснить суть дела, а не рассчитаны на то, чтобы выиграть во мнении окружающих, - что последнее время у меня появилась привычка любоваться осенними сумерками на кладбище. Какое это дивное зрелище: кресты,
– Ах вы не выслеживали! Вы не выслеживали! – Цезарь Иванович Добрюха, сидевший рядом со мной, сложил на груди руки, умиляясь наивности тех, кто подглядывает за прохожими из потайного места и не считает это слежкой. – «Мы гуляли на кладбище, любовались сумерками и случайно увидели!» Увидели и все разглядели! Разглядели даже то, что было в баулах! Но для этого надо сначала их раскрыть! Вот вы и выдали себя, мадам. А мы и не знали, что вы агент сыскного ведомства!
– Какой я агент! – Мадам Заречная с откровенным недоумением оглядела тех, кто мог принять ее за агента.
– Я догадалась, что там счета и деньги. Раз вы казначей… что еще вы можете прятать!
– Да, да, да, мы вынесли казну и архив! Вынесли и спрятали, чтобы сохранить и сберечь. Поймите, в такой обстановке…
– А я не понимаю… Не понимаю, при чем тут кладбище! – Софья Герардовна развела руками, выражая недоумение, смешанное с тревожившим ее неясным и неприятным подозрением.
– Тихо! Прошу вас!
– раздался голос из затененного угла комнаты, где стояло вольтеровское кресло, в котором (сквозь портьеры проникал лучик света) различалась фигура неподвижно сидящего человека со сложенными на груди руками, слегка откинутой массивной головой, крупным носом, густой щетиной коротко стриженных, поседевших у корней волос и узлом галстука, туго стягивающего горло. – Кажется, дождь…
Все замолчали, прислушиваясь к редким и крупным каплям дождя, застучавшего по крыше нашего флигеля. Да, это был грибной дождь (пасмурные окна тронула легкая закатная позолота). И это был голос нашего Председателя.
Глава тридцать пятая, в которой умалчивается о достоинствах нашего Председателя, но зато он показывает нам чек и на наших глазах разоблачает Оле Анндерсона
Конечно, следовало бы прямо сейчас, не медля, рассказать о нашем Председателе, подробно перечислив достоинства и притягательные свойства этой замечательной личности, но события развиваются столь стремительно, что я вынужден отложить рассказ до более подходящих времен. Мне кажется, что важнее сосредоточить внимание на иных вопросах и сообщить о тех пожеланиях, советах и инструкциях, которые были нами получены. Инструкциях о том, как себя вести в обстановке все более грубой, неприкрытой травли, когда вам приходится считаться с опасностью быть схваченным на улице и подвергнутым оскорбительному допросу. Да, допросу с угрозами, заламыванием за спину рук и требованием разоблачающих вас признаний.
Прежде всего, наш Председатель призвал нас к спокойствию. Да, спокойствию и трезвому сознанию того, что благородный дух и возвышенный статус нашего общества не позволяют нам поддаваться панике, уподобляясь тем, кто даже в роли преследователей не способны избавиться от тайного панического страха, заставляющего их вздрагивать и озираться в ожидании неведомой опасности. Мы же в неведомом чувствуем защиту, в незримом – убежище. И поэтому пусть все они – зримые, - мелькают перед глазами, мельтешат, суетятся, пусть квохчут, улюлюкают, выкрикивают: «Ату! Ату!» – мы ответим презрительным молчанием на их глумливые ухмылки и не позволим себе унизиться до ответного выпада.