ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)
Шрифт:
– Но мы не хотим его здесь оставлять.
– Так положено.
– Что за вздор! Это самоуправство. Мы требуем вернуть нам чек.
– По нашим правилам это исключено.
– Но мы настаиваем.
– Ничем не могу помочь. Следующий, - обратился он к посетителю, стоявшему за нами в ожидании своей очереди.
– … Сейчас, одну минутку… - Я обернулся к нему, чтобы извиниться за вынужденную задержку, и не то чтобы узнал его, но что-то в нем промелькнуло, что-то знакомое, побуждающее к тому, чтобы лучше всмотреться, но было не до этого.
И тут Цезарь Иванович, пошаривший у себя в кармане, тронул меня за рукав, чтобы я предоставил ему право действовать.
–
– Как это у вас? – Служащий открыл стол и заглянул в ящик, словно заранее зная, что там ничего нет.
– Уж так получилось. У меня в кармане. Прощайте. – Подчеркнуто учтивым жестом Цезарь Иванович приподнял над головой шляпу.
– А деньги?
– Вы же сказали, завтра.
– Для вас найдутся сегодня, - сказал служащий и снова протянул руку за чеком.
Я еще раз обернулся, желая определить, кто же все-таки стоял за нами, но никого не увидел, словно следующий посетитель исчез так же внезапно, как и возник. И лишь тогда понял, что это был Гость.
Глава тридцать восьмая, рассказывающая о кружке хорошопогодников, главном источнике враждебных нам слухов.
Между тем враждебные нам слухи не затихали, а, наоборот, продолжали множиться и распространяться, зависая в воздухе, словно длинноногие малярийные комары. И торговки на рынке, и мальчики-негры у дверей ресторана, и пьяницы, утолявшие похмельную жажду, чего нам только не приписывали, в чем нас не подозревали. Они не стеснялись даже самой откровенной бестолочи – такой, как разбитый темной, безлунной осенней ночью фонарь возле аптеки на Гончарной улице . Причем, ход рассуждений у всех таков: если мы сами непричастны, то наверняка кое-что знаем, иначе бы Софья Герардовна за неделю до происшествия не зачитывала бы вслух на занятиях в гимназии такие строки: «Ночь, улица, фонарь, аптека».
Вот и получается, что ею точно указано место, где будет совершено преступление, а это можно рассматривать как прямую улику против нас.
Те, кто особенно преуспел по части всякой бестолочи, предполагают также, будто нам кое-что известно о краже полосатого тюфяка со второго этажа гостиницы «Белый лебедь», - краже, о которой было столько разговоров прошлой осенью. «Не о краже, а об убийстве! – зловещим шепотом возражают им другие, чьи помыслы способны устремиться дальше полосатого тюфяка. – Убийстве лесника, чей труп был найден два года назад в овраге за мельницей». Люди же более изощренных запросов, склонные к заговорам, гаданию, ворожбе и спиритизму, тешат себя догадками иного рода. Они внушают всем, что мы храним тайну мистическую или оккультную, как они любят выражаться, а если не все понимают значение этого слова, то они в назидание возводят очи горе, намекая на нашу связь с миром духов, призраков и потусторонних сил.
Особенно преуспел в рассадничестве подобных слухов кружок наших соперников и завистников, возглавляемый одной особой, о которой я уже вскользь упоминал и чье имя сейчас называть не хочу, поскольку это увело бы нас слишком далеко. Умолчу также и о характере этого кружка, вернее выражу суть этого характера словом, которое я только что употребил и употребил отнюдь не случайно. Кружок! Именно жалкий, дилетантский, любительский кружок, собирающийся лишь для
Один только штрих, любезный читатель, один любопытный штришок. На своих собраниях эти люди имеют дерзновение рассуждать о… хорошей погоде. Какая банальность! Какая пошлость! Какая расфуфыренная и нарумяненная целлулоидная кукла, выставленная в витрине магазина!
И вот они-то, хорошопогодники, - главный рассадник слухов. Причем, я не был бы к ним так непримиримо настроен, если бы они проявляли хоть какую-то осведомленность в том, о чем берутся рассуждать. Но ведь они невежи, полные невежи! Взять хотя бы их последнее откровение. Они утверждают, что нам известно, где скрывается Ковчег, и через бульварные газетенки призывают общество потребовать от нас открыть эту тайну. При этом они даже не уточняют, какой именно Ковчег имеется в виду, и задай мы им этот вопрос, на их лицах отобразилось бы откровенное недоумение. Их память явно не выдерживает такого груза знаний, как наличие по крайней мере двух Ковчегов, - Ноева Ковчега и Ковчега Завета. Нет, в их сознании смутно брезжит, что был какой-то Ковчег и исчез. И они пытаются уличить нас в утаивании этой истины. Жалкие невежды!
Но ведь к ним прислушиваются, и раздаются возмущенные голоса, призывы, угрозы. Если бы не наша стоическая выдержка и способность с невозмутимым спокойствием встречать подобные выпады, мы оказались бы втянутыми в какое-нибудь публичное разбирательство или тяжбу. Ах, как они этого ждут, алчут, жаждут, - жаждут, чтобы мы не выдержали, сорвались, оскоромились и ответили им таким же запальчивым выпадом! Но – не дождетесь. Никаких публичных объяснений мы давать не собираемся, оправдываться, исповедоваться, метать перед вами бисер не будем. И лишь в бумагах общества, хранимых в нашем архиве (надеюсь, он вскоре будет возвращен из тайника на свое обычное место), сочувствующие нам люди могут найти изложение наших мнений, оценок и позиций.
Так мы убеждали себя, по очереди докладывая об услышанном на улице Председателю, но он не спешил разделить нашу уверенность. Более того, слегка задумавшись, он посоветовал нам наведаться ночью на кладбище и проверить сохранность тех самых бумаг, о которых я с оптимистичной бравадой упомянул.
– Вы предполагаете, что их могут похитить? – спросил я с замешательством человека, у которого появился неожиданный повод для тревожных и навязчивых опасений.
– Все возможно. В том числе и то, о чем мы даже не предполагаем. – Председатель ответил мне моим же словом, выделяя его голосом и показывая, как легко придать ему совершенно противоположное значение.
– Раз Ундина Ивановна Заречная видела вас на кладбище с баулами, значит, и другие могли увидеть. Поэтому я и отказался от мысли что-либо прятать в тайнике Софьи Герардовны. Во всяком случае, это была одна из причин. К тому же сторож… - Он предпочел услышать продолжение этой фразы от меня.
– Сторожу мы дали на чай, - проговорил я с поспешностью, которая выдавала мою неуверенность в убедительности этого довода.
Председатель едва заметно улыбнулся и, как бы продолжая мою невысказанную, но отлично понятую им мысль, внушительно произнес:
– Другие дадут больше. К тому же сторожа можно заставить, и он все расскажет.
– Как же нам быть?
– Проверить сохранность бумаг, как я сказал. И при этом надеяться на помощь пресвитера Иоанна и нашего Гостя, - ответил Председатель, и дальнейшие события лишь подтвердили его правоту.