ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)
Шрифт:
– Кажется, в зале немного душно, - сказал братец с мягкой улыбкой, словно извиняясь за то, что привлек внимание к неудобству, на которое никто не жаловался.
После этого взмахнул палочкой, и по всему цирку повеяло дивной, освежающей прохладой, словно ветром донесло благоухание осеннего сада с собранными в ведра и плетеные корзины, чуть мокрыми от дождя и утренней росы яблоками. – Теперь хорошо?
Публика снова зааплодировала, довольная тем, что отпала надобность в веерах и платочках.
Но в это время раздались недовольные голоса с переднего ряда, где несколько лучших мест были заняты теми, кто явно не стремился подчиняться мнению большинства, а имел собственное мнение, которое собирался
– Нет, нет, уважаемый. Увольте. Мы не желаем здесь замерзнуть, простудиться, а затем слечь с гриппом или ангиной. Мы надеялись, что вы порадуете нас хорошей погодой. Да, именно хорошей погодой, а не каким-то жалким безобразием. Хватит с нас этого гиперборейства. – Громкоголосому понравилось это слово, и от удовольствия он еще раз его повторил: Гиперборейства-то этого - вечных холодов, дождей со снегом и слякоти, которые нам преподносят как признаки идеального климата. Хватит, хватит. Мы от всего этого устали. Мы, право же, хотим жить, а не мерзнуть.
Разумеется, все сразу поняли, что это хорошопогодники и в кого они метят. Конечно же, в наше общество с его благородными идеями, возвышенными устремлениями, мечтой о преобразовании всей планеты. Кроме того, они явно жаждали скандальца, намеревались ошикать моего брата, испортить, а то и вовсе сорвать представление.
– Прикажете, как в Ялте или Анапе? – спросил братец, выжидательно глядя на первые ряды.
– Что как в Ялте? – Хорошопогодники не ждали от моего брата такой уступчивости и поэтому слегка замешкались, растерялись.
– Ну, погоду, погоду, разумеется.
– Да, как в Ялте, но только летом, а не осенью.
– С солнышком на голубом небе, - добавил сидевший поблизости Оле Андерсон, словно теперь он был заодно с хорошопогодниками.
– Что ж, извольте.
Братец снова взмахнул своим магическим жезлом, и тут под куполом цирка обозначилось зыбкое, мерцающее сияние, словно предшествующее зарождению шаровой молнии. Затем это сияние сгустилось, обведенное слепящим обручем, похожим на тот, через который прыгают дрессированные звери, и приняло форму добела раскаленного солнца, каким оно бывает при иссушающем летнем зное.
- Уф! – пронеслось по рядам, и дамы снова стали обмахиваться платочками.
– Ну что, вы довольны? – обратился братец к хорошопогодникам, в том числе и Оле Андерсону.
– Вполне. Благодарствуем.
– Не припекает?
– Нет, нет, все замечательно.
– Они пытались улыбаться, но улыбка получалась слегка опасливой, боязливой и надолго не удерживалась на лице.
– Может, еще поддать жарку, а?
– Да уж, наверное, не надо.
– Поддать, как в баньке? – не унимался братец.
– Полагаю, что и так достаточно, - сказал за всех громкоголосый, чей покатый лоб покрылся испариной.
– А то я могу. – Братец похлопывал жезлом по ладони так, словно ему было достаточно лишь знака, чтобы вновь прибегнуть к его магической силе.
– О нет, умоляю, сделайте, как было, а то мы все тут умрем от невыносимой жары, - воскликнула пышная дама с веером, сидевшая в седьмом ряду, а ее соседка скороговоркой, слегка шепелявя, добавила:
– Вспомните позапрошлое лето, когда горели торфяники, бушевали лесные пожары и все задыхались от дыма. Вам мало? Вы этого хотите?
– Позапрошлое лето и правда было ужасным, - поддержали ее остальные зрители из седьмого ряда, столь же склонные к воспоминаниям не самого приятного свойства.
Братец переглянулся со своим ассистентом и получив его молчаливое одобрение, словно тронул палочкой невидимую струну, по которой
Глава сорок первая. Братец Жан придает облакам сходство с великими мудрецами, а его ассистент показывает всем царство
Но облака вдруг начали светлеть, словно тронутые рассветом. По краям они оставались такими же мутно-серыми, цвета напитанного влагой сахара, зато в середине высветлились до снежной белизны. Облака истончились, стали почти прозрачными, пронизанные спрятавшимся за ними солнцем, засверкали матовым жемчугом, горными кристаллами, кусками сколотого и насыпанного горкой льда. Постепенно эта белизна подступала и к краям облаков: серый от влаги сахар таял, обламывался, крошился и осыпался. Белизна становилась чистейшей, необыкновенной, ангельской - такой, что глаз не выдерживал и хотелось от изнеможения зажмуриться, обхватить руками голову, отвернуться, лишь бы не видеть то, что в самый последний момент все равно захочется любой ценой снова увидеть.
– Ах! – вырвался у зрителей восторженный возглас, и ряды кресел словно подались назад, уступая место хлынувшим потокам света.
И тут самое большое облако стало зыбиться, вытягиваться, расплываться, менять очертания, пока не уподобилось фигуре величественного старца с воздетыми к небу руками, волнистой бородой и вьющимися волосами.
– Кто это? Кто это? – стали спрашивать все, приподнимаясь с мест от боязни упустить, не успеть как следует рассмотреть чудесное видение.
– Пророк Заратуштра, вдохновенный слагатель гимнов, составивших ядро священной «Авесты». Ему открылся в видении сам Ахура-Мазда, бог древних иранцев, - сказал ассистент, прикладывая руку к груди в благочестивом поклоне. – Это случилось, когда он зашел по пояс в реку, чтобы набрать воды для приготовления священного напитка. Видение ослепило его, и он чуть не лишился зрения. Ахура-Мазда долго с ним беседовал и открыл ему многие тайны мира, ада и рая, после чего отправил на проповедь среди его соплеменников. Умер он от удара кинжалом в спину, когда, стоя на коленях, шептал слова молитвы.
– Заратуштра… Заратуштра… Зара… - разнеслись по рядам отзвуки произнесенного имени.
Затем очертания облака вновь изменилось, и оно стало похожим на китайца в расшитом золотом парадном халате, украшенном нефритовыми подвесками, туфлях с загнутыми носами и чиновничьей шапке, приколотой шпильками к волосам.
– А это Конфуций, величайший мудрец Китая, философ из царства Лу, - возвестил ассистент. – Некоторое время он служил и даже занимал высокую должность при княжеском дворе, был кем-то вроде первого советника или министра, но из-за происков врагов сложил с себя эти высокие полномочия и многие годы провел в скитаниях. Вместе с учениками он переезжал из царства в царство. Как и подобает ученому, он ничего не имел, кроме книг, начертанных на скрепленных ремешками бамбуковых дощечках, письменных принадлежностей и самой нехитрой утвари. Его заветным стремлением было стать советником при мудром, справедливом и гуманном государе. Но где их взять, гуманных-то, в раздробленной стране, истерзанной междоусобицами, самолюбивыми притязаниями местных властителей, рвавшими ее на части, словно коршуны свою добычу! Поэтому стремление Конфуция так и осталось прекрасной, но недостижимой мечтой. Под старость он вернулся в родные края, посвятил последние годы изучению древних текстов и воспитанию учеников, продолжателей его дела. За обучение он брал всего лишь связку сушеного мяса. Был мягким, вежливым, уступчивым и исключительно деликатным.