Телохранитель моего мужа
Шрифт:
Одно неуловимое движение — и я уже за спиной Артёма. Надёжной широкой спиной, что скрывает меня от этого человека, которого я сейчас боюсь до икоты, до спазмов в желудке.
— Вы хотели поговорить? Мы здесь.
Мужчина за столом скользит по Артёму небрежным взглядом. На губах снова играет нечитаемая улыбка. Что в ней? Презрение? Усмешка? Холодная ярость?
Я не могу стоять за спиной и выглядывать, словно нашкодившая кошка. Делаю шаг в сторону. Улавливаю царственный жест: нас приглашают сесть на приготовленные заранее стулья. Их два. И нет возможности разместиться
— Кофе, Катерина?
Он произносит моё имя, как Алексей, и меня передёргивает, прошивает током с головы до ног. Он специально? Или так совпало?
— Нет, спасибо.
Артёму он ничего не предлагает. Я чувствую себя мышью, которой играет большой хищник. Он забавляется, этот мужчина без имени. Не представился, но, наверное, я и не хочу знать его имени. Не хочу больше видеть его и встречаться.
Пусть всё закончится, — думаю только об этом. Мы поговорим, он получит своё и навсегда отвяжется от меня, от Артёма, от всех. Если уж Алексея нет, но, может, найдём компромисс, который всех устроит?
— Ваш муж, Катерина, должен нам деньги. Много денег.
И то, как он произносит «нам» вводит меня в ступор. Есть кто-то ещё за его спиной? Кто-то более могущественный? Или он просто подчёркивает собственную значимость, говоря о себе в третьем лице?
— Если вы хорошо знаете Алексея, имели с ним дело, то должны знать: я никогда ничего не решала, деньгами не заведовала, жила строго на те средства, которые он мне выделял и без конца контролировал.
Я говорю обо всём прямо. И в глаза ему смотрю, не скрываясь. Это какое-то бешенное отчаяние, когда ещё страшно, но можно позволить себе не таясь говорить правду.
— Я никто. Ноль. И, думаю, вы прекрасно об этом знаете.
— Ну, зачем вы так? Прекрасная, молодая, красивая. Интересная во всех смыслах. Теперь, когда вашего мужа нет, появляются сотни возможностей стать кем-то. Выше. Лучше. Богаче. Намного богаче.
Он играет. Соблазняет. Ведёт только одному ему понятную игру. Легко переходит с «ты» на «вы» — я понимаю, что неспроста.
Я хочу остаться самой собой. Хочу жить и не оглядываться на каждый шорох. Мечтаю, чтобы моя семья воссоединилась. Спокойствие, никаких потрясений. И деньги Алексея мне не нужны.
— Какая мудрая девочка. Браво, Бабочка. Могла бы стать королевой, а останешься служанкой?
— Корона часто на мозги давит. Пусть она кому-нибудь другому достанется.
Я смотрю ему в глаза. Он может придавить меня ногтём, если захочет. Размазать по стенке.
— Заберите, что считаете нужным, — прошу я его. — Возражать некому. Вы же умный и понимаете толк в бизнесе. Вам ничьего разрешения спрашивать не нужно.
— Вот так просто? Без борьбы? Без сомнений? — снова улыбается он высокомерно.
— Да, — радуюсь тому, что Артём сидит молча и не вмешивается в наш разговор. Я вижу его профиль — очень резкий и неподвижный. Артём готов к броску — ждёт удобный момент. И я молюсь, чтобы он молчал и дальше, пока всё не закончится. Я бы не хотела, чтобы из-за меня он попал в переплёт или пострадал.
— Это скучно, Бабочка. Всё равно что падаль съесть.
Я теряюсь. Вздрагиваю, не понимая, почему он продолжает эту тягучую, невыносимо тяжёлую, изматывающую для нас игру.
— Тогда чего вы хотите? — спрашиваю, желая, чтобы он наконец открыл свои карты. Выигрышные, судя по всему.
— Тебя. Я хочу тебя, Бабочка, — произносит он медленно, и Земля перестаёт вращаться. Тормозит на полном ходу. И я падаю, падаю в пропасть его бездонных холодных глаз, что затягивают меня в непонятную и очень опасную трясину.
43. Артём
— Нет, — припечатываю веско и подчёркнуто громко, чтобы никто не подумал, что это ветер за окном веткой в стекло стукнул.
Я и так терпел слишком долго. Ещё с телефонного разговора я догадывался: ничего просто не будет. Оказалось слишком сложно.
По тому, как он обращался к Рине, я понял: он человек из прошлого. Один из. И я не мог его винить. Она как раз такая: трепетная и притягательная. Женщина, ради которой временами хочется творить безумства, хоть она на них и не подталкивает.
Я вообще удивляюсь, как ей удавалось создавать образ порочной женщины. В Рине была загадка, ноты духов и туманов[1], как говаривал поэт, но не скрывалось ничего тёмного, толкающего на безумства и преступления.
Этот тип за столом переводит на меня взгляд. Смотрит так, словно вспоминает, кто я вообще такой и откуда здесь взялся.
— Что — нет? — опасно склоняет он голову. — Вы вообще здесь посторонний человек. Я связался с вами исключительно потому, что у госпожи Марковой нет телефона. И сопровождали вы её исключительно потому, что телохранитель. У таких девушек, как она, должна быть охрана.
Если он надумал меня смутить, задвинуть в угол, подавить и пренебречь моим существованием, то глубоко ошибся. Не на того напал. Я не стану трусливо поджимать хвост. Я вообще не уверен, что он у меня имеется. Точка.
— Все ваши претензии касаются господина Маркова. Это он имел с вами дело, работал с вами или сотрудничал — не суть важно. Это он оплошал и задолжал деньги, обворовал вас или допустил халатность. И вы прекрасно понимаете, что Екатерина, — выдавливаю из себя её полное имя, потому что понимаю: не могу и не хочу при этом уроде произносить то, сокровенное, которым она поделилась со мной, — не имела отношения к оплошностям господина Маркова.
Он приподнимает брови, делая вид, что слегка удивлён моей борзости.
— Не вижу связи между тем, что я озвучил, и тем, о чём сейчас говорите вы, господин… Стоянов, кажется?
— Значит, это было желание, а не приказ? Просьба, а не завуалированный ценник, которым следует расплатиться за чьи-то грешки?
Взгляд его меняется. Становится заинтересованно-острым, пронзительным. Он даже на какой-то миг утрачивает связь с главным объектом, на который хотел бы влиять и давить. Рина немного расслабляется — я вижу это краем глаза. Отдышись, девочка, пока мальчики меряются писюнами. У мальчиков это обычные игры — показать, у кого больше.