Тёмное пламя
Шрифт:
При очередном шаге Бранна один из бугорков неловко переворачивается другой стороной, и на нас с отвращением смотрят большие темные глаза, осмысленные, похожие на человеческие, и оттого жуткие. Секунду спустя тварь открывает рот и начинает монотонно вопить, как ржавая пила, её соседки приходят в движение, волна черных спин приподнимается и пробегает куда-то вперед. Мой Дей, усмирив брезгливость, каблуком переворачивает тварь носом в воду.
Бранн отнимает руки от ушей и признательно кивает.
Ковер из черных тел служит опасностью и опорой, для неблагих это, кажется, в порядке вещей: Бранн
— Это ее спина, — Бранн мечом указывает вниз. — Уже выросшие Дети Трясины, помогают ей думать и тянуться повсюду. Большие опасные твари.
Дей кивает. Ши идут дальше, хлюпая черной водой, мне не по себе здесь, мой Дей, я вижу, что даже Бранну не по себе, хотя он Хранитель этих болот, мне все это не нравится! Нет, я не могу перестать нагреваться, прости!
В центре равнины я вижу дом, который не дом. Он выглядит, будто покосившийся пень, густо оплетенный толстыми корнями и тугими лианами. О, старые боги, я надеюсь, никого дома нет!
Бранн останавливается, отпивает Чистой Воды, протягивает флягу моему Дею — да уж, вам следует подготовиться! Я бы не пустил вас! Не пустил! Да, мой Дей, не стоит фыркать столь насмешливо! Но вы оба слишком упорные в своих стремлениях!
Бранн зажигает палку голой рукой и медленно идет навстречу покосившемуся строению. Дей обнажает меч и разминает плечи, следуя за Хранителем. Отходить от него я бы не рискнул, мой Дей, и тебе не советую — здесь нет иной опоры, кроме неблагого плеча.
Ши подходят осторожно и тихо, но этот визит просто не может остаться незамеченным: из глубины домика слышится тягучий, с присвистом и призвуком голос.
— А-а, пож-шаловали ко-о мне-е на-а огонё-ок? Ты-ы на-астоя-ащий дру-уг, — особо издевательски она тянет это слово, — мо-ой Хра-анитель, мне-е ка-ак ра-аз-с хва-атит ва-ашей кро-ови, что-обы почини-ить моё-о крас-сивое перво-ое тел-льц-се!
Дом, кажется, рушится, мой Дей, будь осторожнее! Ох! Это не дом!
Постройка начинает шевелиться и оползать, но это вовсе не разрушение, как показалось мне сначала, он просто… разъединяется. Отходят в сторону коряги, огромные, человекоподобные, мощные, оплетенные гибкими лианами-отростками вдобавок к рукам и ногам. Похоже, именно так выглядят выросшие пеньки. Гнилые огоньки, зеленоватые и противные загораются на вершинах их деревянных голов. Это выглядит дико-дико-дико! Это напоминает корону! Нашу корону! Неблагие выкормили самое отвратительное на свете болото!..
Деревяшки расползаются, расходятся, это ещё не всё, что имеет нам показать Трясина.
О, старые боги. О, боги. О, мой Дей!
В центре того, что было домиком, мягкой и рыхлой, влажно блестящей грудой виднеется самый верх, кажется, огромного тела. Если это Дитя Трясины, то самое первое и старое, к нему сходится ковер маленьких и средних тел, это его щупальца издалека казались колоннами.
А на фоне черно-серого, на глазах высыхающего, а потому непрестанно омываемого щупальцами тела, виднеется наша недобрая знакомая. Прозрачная ши пострадала, её лицо выглядит обожженным там, куда попали капли зелья, но тварь жива и по-прежнему хочет нас сожрать.
Бранн шепчет «огромная опасная тварь» — и это почти забавно. Тут сгодилось бы другое слово, например, «разраставшаяся от начала времен», «ровесница Старых богов» или «ненасытная утроба, готовая сожрать весь мир»!
— Вы-ы по-очти опоз-сда-али!
Трясина опять хохочет, но умертвия из воды не лезут. Из воды лезут щупальца гораздо меньшего размера, плавно извиваясь живым частоколом. Им трудно тут, на поверхности, они быстро сохнут, но успевают хватать за ноги.
— Держись, мой Дей, падать вниз нельзя!
— Ка-ак это-о невеж-шли-иво, ш-ши! О-опять молча-ат! Ну нич-щего, нич-щего, я поучу-у ва-ас мане-ерам! Не-е хо-отите гово-орить, за-акричи-ите!
По её жесту на нас начинают наступать древесные порождения болота. Мой волк переглядывается с Бранном — и они… О, старые боги! Они разделяются! Что ты делаешь, мой волк!
Он повисает на руке ожившего дерева, с увлечением уворачивается от гибких лиан, рубит ствол там, где у ши пояс. Но дерево остается деревом, мой Дей, в ответ летят только темные щепки, и оно наступает.
Посмотри! Посмотри! Кора не монолитна! Там, откуда тянутся щупальца, есть зазоры! Там мягкая сердцевина!
Порождение воет, стонет и даже трещит, как раскалываемое зимними морозами, Дей хватается за корону, ладонь обжигает болотный огонек. Держись! Держись! Тебе нельзя разжимать пальцы и падать! Дерево по-прежнему стонет и пытается дотянуться до моего Дея!
И где же Бранн, когда ему следует быть тут?..
А, вот он, спешит, оставляя за своей спиной вторую, чадящую в небо деревяшку. Он оказывается рядом быстро, и живой, естественный огонь с конца его факела проникает туда, где блестит нанесённая Деем рана. Болотник содрогается, болотные огоньки короны гаснут, Дей спрыгивает рядом с неблагим, а деревяшка неожиданно уходит под воду — это опускается в глубину живой ковер тел.
Мой волк раньше понимает, в чем дело, хватает Бранна под локоть, тащит туда, где еще можно удержаться на поверхности. Да, в непосредственной близости Трясины.
О, старые боги, Дей! Я уйду от вас! Я поседею, состарюсь и умру! Ну и что, что ящерицы не седеют! Связались мы с этим неблагим болотом!
За нами быстро уходят в топь черные блестящие спины, вода призывно и голодно плещется, удивляя тем, что это именно вода, пусть и мутная, но не жижа и не грязь. Бежать дальше некуда, ещё чуть — и мы влетим прямо в объятия скалящейся трясины! Бранн резко останавливается, поджимает свои длинные губы, готовясь что-то изменить, и втыкает свой факел прямо в спину одного из средних размеров порождений Трясины.
Болотница недоуменно вскрикивает, опускание ковра останавливается, кажется, мой Дей, у нашего Хранителя есть особые права даже в сердце Трясины.
— Ты-ы хо-очешь похи-итить моё-о сердце-э?
Будто подслушала меня, гадина!
— Оно-о тво-оё на-авсе-егда! Оста-авайся, бу-удь ка-ак до-ома! Види-ишь?
Теперь по опустившемуся ковру наверх выходят пять странно одетых ши. Они явно были неблагими при жизни. Самый древний из них, хуже всех сохранившийся, кажется, может припомнить личные встречи со старыми богами. Бранн выглядит настолько равнодушным, что мы с моим Деем подбираемся — лучше бы наш Хранитель хмурился!