Тень Сохатого
Шрифт:
И тогда Риневич ответил предельно холодно, четко проговаривая каждое слово:
— Геня — мой друг. Мы дружим с детства. И я не намерен спокойно наблюдать, как мой лучший друг превращается в извращенца.
— Ах вот в чем дело, — понял наконец Леня.
На этот раз он усмехнулся совершенно открыто, чем окончательно взбесил Риневича:
— Ты думаешь, что я извращенец? Поверь мне, это не так. Если уж на то пошло, я не педик. Говорю тебе это с полной уверенностью.
— Класть я хотел на твою уверенность. И на тебя тоже. Если ты еще хоть раз пристанешь к Гене, ты
Леня криво ухмыльнулся и сказал очень тихо, почти не слышно:
— Ох, какие мы страшные. Да только никто не боится.
— Что ты сказал?
— Что слышал. Я тебя не боюсь. И, уж поверь мне на слово, я буду дружить с тем, с кем захочу. И никто… слышишь, никто! — не посмеет запретить мне. С какой стати ты вообще решил, что ты лучший друг Генриха? Думаешь, ты какой-то особенный? — Леня усмехнулся и покачал красивой, как у девушки, головой: — Нет. Ты заурядный хам. Такой же, как все остальные, не лучше и не хуже. А Генрих… Он отличается от вас. Он умный и интеллигентный. Он глубоко и тонко чувствует. Нам с ним всегда есть о чем поговорить. Ну а тебе? О чем ты с ним можешь говорить? Обсуждать задницу нашей медсестры? Да он просто подстраивается под тебя, понял? Подстраивается!
Леня сглотнул слюну и торопливо продолжил:
— И еще. Я уверен, что такие, как ты, портят хороших парней. И потому вокруг так много тупоголовых ублюдков. Вы внушаете умным парням, что читать книги и ходить в театр — это занятие для педиков. А сами только и делаете, что пьете пиво и развлекаетесь со своими маленькими стручками. Потому что…
Договорить Розен не успел. Риневич ударил его холодно и расчетливо — кулаком с зажатым в нем ножом — прямо в переносицу. Розен захлебнулся собственными словами и слетел на пол так резко, словно из-под него выбили табуретку.
Зажав рукой сломанный нос, он попытался встать, но Риневич пнул его ногой под ребра. А затем еще раз — прямо под дых.
Нависнув над скрючившимся на полу Розеном, Риневич спросил, тяжело и хрипло дыша:
— Ну что, педик, хватит с тебя или хочешь еще?
Леня убрал руку от лица, повернулся к Риневичу, слизнул с губ кровь, выдавил из себя улыбку и спросил:
— Это все, на что ты способен?
— Мало, значит? — поднял бровь Риневич. — Ну что ж…
И он снова ударил его ногой. На этот раз удар пришелся в голову. Леня перевернулся лицом вниз и тихо застонал. «Прямо как шавка скулит», — презрительно подумал о нем Риневич. А вслух спросил:
— Еще? Или хватит?
Розен с видимым усилием приподнялся на локте и повернул разбитое лицо к Риневичу. И снова улыбнулся (зубы у него были красными от крови, да и сам рот казался зияющей раной):
— И это все? Я думал, ты способен на большее.
— Ну, сука!.. — зарычал Риневич и принялся яростно пинать ногами Розена — по туловищу, по голове, по ногам — куда придется.
Несмотря на клокочущую ярость, Риневич все же старался соизмерять силу ударов. Леня лежал на полу, собравшись в комок, прижав ноги к груди и уткнувшись лицом в пол. Он даже не пробовал защититься. При каждом ударе он лишь вздрагивал и тихонько стонал, чем приводил Риневича в еще большую ярость.
Наконец, Риневич устал. Злоба его постепенно сошла на нет и уступила место здравому смыслу. А здравый смысл говорил, что за это избиение ему теперь придется ответить.
— Эй! — окликнул Риневич окровавленного педика. — Эй, ты там живой?
Плечи Лени приподнялись и снова опустились, но он продолжал лежать на полу лицом вниз.
— Значит, живой, — удовлетворенно кивнул Риневич. — Это хорошо. Еще не хватало, чтобы ты откинул копыта.
Риневич взял с тумбочки ковшик, зачерпнул воды, подошел к Лене и вылил воду ему на голову. Худые плечи Розена съежились под холодной струей. Риневич снова зачерпнул воды и снова вылил ее Розену на голову.
— Вот так… — приговаривал он. — Теперь ты придешь в себя…
После третьего ковша Розен перевернулся на спину и поднял руку в слабом, протестующем жесте.
— Не надо… больше… — хрипло попросил он.
— Не надо так не надо, — пожал плечами Риневич и положил ковш на тумбочку. — Ну ты как? Оклемался?
— Да…
— Башка сильно болит?
Розен качнул избитой головой.
— Ну, и хорошо, — кивнул Риневич. — Думаю, я преподал тебе хороший урок. Да, кстати, не вздумай на меня настучать. Если спросят, где сломал нос, скажешь, что упал. Понял?.. Я спрашиваю, понял?
— Да… Я понял…
— Вот и молодец. А теперь садись на табуретку и точи картошку. Слуг здесь нет. Только не обляпай мне тут все кровью. Держи башку повыше.
Розен попытался подняться с пола, но тут его качнуло назад, и он снова сел. Обхватил голову ладонями и застонал. В глазах Риневича появилось беспокойство. «Вот черт, — испуганно подумал он. — Похоже, я и впрямь переборщил».
— Ну же, будь мужиком! — прикрикнул он на Леню. — Хоть раз в жизни!
Розен сделал еще одну попытку встать на ноги. На этот раз у него получилось. Шатаясь, подошел он к табурету, но, прежде чем сесть, зажмурил глаза и постоял так несколько секунд, борясь с болью и головокружением. Из носа у него опять закапала кровь.
— Вот гадство! — уже всерьез перепугался Риневич.
Он усадил Розена на табурет, аккуратно поддерживая его под локоть, вынул из кармана платок, смочил его в ведре с водой и подал Розену. Тот взял платок и приложил его к переносице.
— Слушай, — снова заговорил Риневич. — Я знаю, как тебе тяжко. Мне тогда, помнишь? — по черепу настучали, но я ведь справился. И ты справишься. Только не паникуй.
— Я не паникую, — ответил Розен.
— Вот и молодец. Черт, угораздило же меня с тобой связаться. Я думал, ты мужик, а ты и в самом деле барышня.
Розен скосил глаза на Риневича. Потом убрал платок от лица и, усмехнувшись разбитым ртом, промямлил:
— Если бы ты только знал, как ты прав.
Голос у него был, как у пьяного. Заметив, что Леня окончательно пришел в себя, Риневич приободрился.
— Ну вот, наконец-то ты признался. А то «дружба, дружба». Короче, — деловито продолжил он. — О том, что здесь произошло, никому. Понял? Это в твоих же интересах.
— Вот как? — пролепетал Леня заплетающимся языком. — И какой же у меня… интерес?