Тень Сохатого
Шрифт:
— Ого! — улыбнулся явно смущенный таким приемом Генрих. — Да ты просто Мерилин Монро.
Жена ослепительно улыбнулась, затем нежно поцеловала его в губы и покачала головой:
— Нет, милый, я намного лучше. Я выше и стройнее ее. Разувайся скорей и проходи в гостиную. Я приготовила тебе маленький сюрприз.
— Гм… — неопределенно произнес Боровский. — Интересно… Надеюсь, сюрприз будет приятным?
Жена кивнула:
— Уверена, что тебе понравится.
Боровский разулся, затем жена взяла его за руку и провела в гостиную. Он замер на пороге и удивленно
— Черт, вот это да! Это по какому же поводу?
— Просто, — ответила жена. — Просто потому, что я люблю тебя. Для меня это самый главный повод на свете.
В центре гостиной стоял столик, уставленный яствами. Боровский еще раз, с еще большим вниманием, хотя уже не так удивленно, оглядел столик и с усмешкой сказал:
— Да тут и выпивка имеется?
— Полусладкое шампанское, — отозвалась жена. — Ты сказал, что любишь его. Оно только что из холодильника. А там есть еще одна бутылка. Ну, пойдем же скорей!
Они прошли к столу. Помимо шампанского на столике расположились изысканные салаты, бутерброды с красной и черной икрой, а также апельсины, бананы и несколько плиток шоколада.
— Садись! — сказала жена.
Боровский покорно уселся на диван. Она обвила его шею гибкими руками, притянула к себе и быстро поцеловала. Затем отпрянула и, глядя на него своими лучистыми глазами, сказала:
— Я хочу понравиться тебе. Говорят, что пусть к сердцу мужчины лежит через желудок. Эти салаты я сделала сама.
— Уверен, что они очень вкусные, — весело отозвался Боровский. — Ты ведь у меня талантливая.
— Ты еще не знаешь обо всех моих талантах, — проговорила жена глубоким, хрипловатым голосом. — Но об этом потом. А сейчас…
Она убрала руки с шеи Генриха, взяла со стола бутылку и протянула ему:
— Начнем пирушку. Открывай!..
До второй бутылки дело не дошло. Шампанское вскружило Боровскому голову, но еще больше у него кружилась голова от тонкого аромата духов жены, от вида ее стройных плеч, от ее улыбки и от ее губ, скользящих по его щеке и то и дело прижимающихся в поцелуе к его губам. Он почувствовал дьявольское возбуждение.
— Вот теперь я вижу, что нравлюсь тебе, — прошептала жена, проводя нежными пальцами по его брюкам. — Ты представить не можешь, как много это значит для меня.
Она расстегнула зиппер на его ширинке, и ее пальцы стали еще ближе и нежнее. Боровский почувствовал, как у него бешено заколотилось сердце. Та девушка на деревенской дискотеке была единственной женщиной, которой Генрих по-настоящему овладел. Потом он еще дважды пробовал — с бывшей одноклассницей, которая, как выяснилось на свидании, все школьные годы сходила по нему с ума, и с проституткой, которую порекомендовал ему Олег Риневич, и оба раза потерпел фиаско. Возбуждался он быстро, но уже через несколько секунд возбуждение проходило. Он ничего не мог с собой поделать.
Было во всем этом и еще кое-что. То, в чем Генрих боялся признаться даже самому себе. Время от времени на Боровского накатывала страшная тоска, которую он не мог, да и не пытался объяснить. Иногда во сне он, казалось, находил источник этой тоски. Ему виделось тонкое лицо с удивленно распахнутыми глазами и рассеянной полуулыбкой.
Проснувшись, Генрих испытывал жгучий стыд и старался как можно скорее позабыть и про это лицо, и про свой сон. До встречи с будущей женой ему это плохо удавалось.
Увидев на конкурсе настоящую красавицу, он и впрямь поверил, что влюбился. Да в нее и невозможно было не влюбиться. Она была настоящим и стопроцентным воплощением всего лучшего, что только может быть в женщине. Красивая, стройная, изящная, с лицом, источающим загадку и обещающим неземные блаженства. Именно такой Боровский ее увидел в первый раз. И такой она запала ему в душу. И тогда же Генрих твердо решил для себя, что обязательно женится на этой женщине. Чего бы это ему ни стоило.
Но в ночь накануне свадьбы Боровскому вновь приснилось лицо, которое приходило к нему в сновидениях все последние годы. Но на этот раз оно было еще грустнее и еще недостижимее, чем всегда. Проснулся Боровский в холодном поту. На него вновь накатила тоска. А помимо этого в измученное сердце Боровского закралась паника. Что, если он снова окажется не на высоте? Что, если все его нежные чувства к этой девушке — просто суррогат, заменитель чего-то более главного, что предназначено ему судьбой? Что, если истинная любовь прячется от него в этих тоскливых снах, одновременно маня его к себе и отталкивая?
И тогда Боровский сказал себе: «Мне нужен перерыв, чтобы обдумать все, что со мной происходит». Он решил отменить свадьбу, но увидел пылающее от волнения и сладостного предчувствия лицо невесты, ее лучистые глаза, ее смущенно-радостную улыбку и не решился.
На свадьбе Боровский вел себя просто по-свински и вполне это сознавал. Он намеренно напивался, чтобы оказаться к ночи совершенно «недееспособным». Это была хоть какая-то передышка. В глубине души Боровский вполне сознавал, что совершает глупость, что проблему таким образом не решишь, но ничего не мог с собой поделать.
Оказавшись в постели, он попытался сразу же уснуть, но, видимо, был недостаточно пьян. Уснуть не удавалось. Он слышал, как жена подошла к кровати, чувствовал ее взгляд на своей спине, потом она села на край кровати, и сердце у него замерло.
— Геня… — услышал он ее тихий голос. — Геня, ты слышишь меня?
Боровский сделал вид, что не слышит, лишь хрипло вздохнул и невнятно бормотнул себе что-то под нос, притворившись пьяным и сонным. Жена положила ему руку на плечо и заговорила вновь:
— Геня, ты уже спишь? Или…
И вдруг, непонятно почему, рука жены, лежащая у него на плече, вызвала у Боровского приступ отвращения, словно это было нечто чуждое ему, противное его естеству. Он непроизвольно дернул плечом, сбрасывая ее руку.
Потом была тишина. Боровскому стало нестерпимо стыдно. Ему показалось, что он расслышал в тишине тихий всхлип жены. Он не выдержал и повернулся к ней.
— Ты знаешь, зая, я что-то неважно себя чувствую, — выдавил он из себя, уже не притворяясь пьяным. — Давай отложим это дело на завтра, хорошо?