Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.
Шрифт:
Это же просто ужас! Без слёз на такое, ей-богу, не взглянешь!
Ботаны какие-то низкорослые. Сутулые все, очкастые. Все тощие, как жерди. В глазах – смущение, страх.
Англичане все наглые. Смотрят нагло так, будто ограбить тебя хотят. Как на говно на тебя смотрят.
Наши не такие. У них взгляды робкие, трусливые.
С такими каши не сваришь. Такие люди не построят империю.
Их убивать будут, – они не запротивятся.
Это овцы, а не волки.
Короче, Марат, я так думаю, что нам нужно
Джон Булль, конечно, страшная скотина, но поучиться у него есть чему.
Британия давно уже не та. Она растеряла свои колонии.
Британия без колоний – это уже не империя. Так, маленький никому не нужный остров в Северном море.
Английская школа, конечно, тоже портится. Мы, возможно, наблюдаем последние дни её существования.
Нам сейчас нужно срочно спиздить у англикосов всё лучшее, пока они сами это лучшее не проебали.
Тут главное, чтобы мы успели. Англичане свою школу непременно просрут. Колонии они уже просрали. Промышленность во времена Тэтчер тоже. Осталась только школа.
Короче, главное, позаимствовать у англичан то, что стоит позаимствовать. Дальше хоть трава не расти!
Нам нужно реформировать школу радикально. Выкинуть лишние предметы: математику эту, физику… Всё естественнонаучное, короче.
На первое место надо поставить физкультуру. Нашей молодёжи нужен спорт. Много спорта!
И притом нам нужен не какой-то там унылый спорт, типа футбола. Нужно крутое что-нибудь!
Пентатлон, к примеру! Как у нас в школе. Конкур нужен, фехтование, плавание и бег. Стрельба там ещё.
Вот это нашей молодёжи понравится!
Нужна латынь, нужен греческий. История, конечно, география там… Литература тоже. Но только правильная, мускулистая литература, а не всякие там слащавые русские классики.
Нужен здоровый национальный дух. Нужны патриотически настроенные учителя.
Тогда мы вырастим здоровую молодёжь! Такую, как вырастил у себя когда-то Гитлер.
Это будут настоящие варвары. С такими варварами мы легко завоюем себе место под Солнцем.
В этом уж я ничуть не сомневаюсь!
– Знаешь, Миша, – сказал тут я, обращаясь к другу, – а ведь многое из того, о чём ты говоришь, уже воплощается в жизнь. У нас и реформа образования сейчас проходит. Поговаривают, физкультуру сделают главным предметом. Да и вообще: когда ты про англичан рассказывал, мне так и казалось, что это ты про нашу школу гутаришь. У нас ведь тут, как ты говорил, и фехтование, и конкур…
– Да, я вот тоже хотел сказать об этом! – снова взбудоражился успокоившийся было Миша. – Наша школа, если подумать, устроена очень даже по-английски. Томас Арнольд, думаю, одобрил бы.
Миша крепко обнял меня за плечи. Он многозначительно уставился в потолок. Глаза его выражали небывалое одухотворение.
– Знаешь, Марат, – сказал
– Миша! – испуганно закричал я. – Что ты такое несёшь?! Ты же атеист!
Миша впал в некоторое время в ступор.
– А, точно! – с невероятной досадой в голосе произнёс он после минуты молчания. Стефик опустил голову и закрыл лицо руками. – А я и забыл совсем!
И вообще, Марат, не слушай меня особенно. Я уже того… Нюхнул малость сегодня…
– А, так ты поддатый? – крепко хлопнув Мишу по плечу, весело спросил я.
– Я – пиздатый! – так же весело ответил он, заваливаясь на бок. – I am strong and pussy, как говорят англичане! – громко простонал он, вытягивая к потолку правую руку.
Ну, Марат, выпьем за Британию!
Land of hope and glory, мать твою!
Стефанко потянулся к стоявшей на журнальном столике банке. Он приподнялся, сел в почти нормальное положение, дёрнул за кольцо и открыл банку.
Я тоже взял со стола одну, тоже дёрнул за кольцо и тоже открыл.
Мы чокнулись и выпили.
– Надо проветриться, – устало отчеканил Миша, напряжённо оглядывая диван и журнальный столик. – А мы что, уже всё съели? – вдруг удивлённо спросил он. – Ничего себе! Ну и скорость!
Да, забыл вам сказать: всё то время пока Миша расхваливал англичан, – он продолжал жевать.
Я, честно признаться, тоже не отставал. Пока Стефанко говорил, я его внимательно слушал, а параллель лопал себе за милую душу лопал шоколадные батончики и конфеты.
За то время, что Миша говорил, мы с ним успели сожрать всё, что принесли из кухни. Так что когда его торжественная речь закончилась, лежавшая на столе и на диванных подушках снедь в упаковках тоже подошла к концу.
– Пойдём, выйдем!.. – устало произнёс он. – Мне нехорошо что-то… На воздух надо…
Мы встали. Миша пошёл к себе в спальню для того, чтобы переодеться. Я сразу направился в прихожую, надел ботинки, накинул на плечи куртку.
Минут через пять появился Стефанко.
– Сейчас пойдём, – сказал он, обуваясь.
Он одел куртку, и мы пошли.
Гулко стучали о выскобленные бетонные ступеньки лестницы подошвы наших башмаков.
В молчании мы спустились на первый этаж.
Подъездная дверь открылась. Свежий морозный воздух ударил нам в лица. Мы вышли и попали в ночь.
Чистое, без единого облако, высоко сине-чёрное небо переливалось точно гигантских размеров агат.
Со всех сторон нас окружала густая темнота мрачных, почти совсем не освещённых дворов. То здесь, то там, меж ветвей исполинских деревьев прятались тускло мерцавшие в прозрачном воздухе холодной февральской ночи красновато-жёлтые фонари.