Тигры и земляника
Шрифт:
Молчание.
Я повысил голос и повторил жестче:
– Понятно, я спрашиваю?!
Марина отвернулась и сказала стене с голубыми обоями:
– Понятно.
– Вот и умница.
Я похлопал ее по щеке. Жест сильного к слабому, главного к подчиненному.
За столом шумно выдохнули.
– Вот так примерно я ставлю их на место, – будничным тоном закончил я и взялся за вилку.
Кто-то из девушек не выдержал и зааплодировал.
До конца вечеринки Марина сидела притихшая, задумчивая. Мы ушли вместе,
Но это случилось позже, значительно позже, от июньского дня в парке – через долгих семь лет… когда Мурзилки уже не было в живых, и Насти не было, и Профессора, а наш неистовый Алекс третий год как мотал срок за убийство.
Когда меня покинули все, кого я любил.
Очередное правило:
НЕ ПРИВЯЗЫВАЙСЯ
Все приходит и все уходит. Все в мире эфемерно, ненадежно, непостоянно. Если привыкаешь к вещам, или к местам, или к людям… ты скован. Настоящий игрок не привязан ни к чему. Он – свободен.
«Независимость – удел немногих: это преимущество сильных» – сказал Ницше.
И еще: привязываясь, ты рискуешь испытать боль потери.
А оно тебе надо?
Осенью восемьдесят девятого Алекс решил, что пришла его пора. Мы с Мурзилкой позаканчивали институты и работали: Мурзилка инженером на оборонном заводе, я удачно распределился в юротдел нефтяной конторы. Алекс выбрал другой путь. Он все глубже зарывался в криминальную среду, и аппетит его со временем возрастал.
Времена менялись, новое поколение почувствовало силу, и Алекс задумал переворот – сместить «основного» района и подмять территорию под себя.
Мы с Мурзилкой отговаривали:
– Алекс, воры тебе не простят. У них все схвачено, свои люди сидят на местах…
– Время воров прошло, – упрямо отвечал он, – сейчас бандюки везде рулят.
События проходили мимо меня, я давно отстранился от сборов, разборок, стрелок и подобной возни, интерес пропал. Мурзилку же Алекс потихоньку в процесс втягивал.
Начался «переворот» с кулуарных разговоров о том, что «основные» в конец оборзели, забыли понятия, бабло гребут лопатой… «Пока мы стоим за район, наш основной с паханом «врагов» квасит в кабаке и смеется над нами!» – Алекс умело разжигал недовольство «старших пацанов».
Раза два не выполнили приказы… В поведении братвы проявлялась дерзость. Бунт нарастал.
Районом рулил тридцатилетний вор по кличке Чичеря. До него, разумеется, слухи дошли быстро.
Мурзилку с Настей застрелили вечером второго мая.
…Мы выходили из ресторана – хмельные, шумные, куражные, – отметив день рождения Настены. Алекс распахнул дверь своей новой девятки, – прошу, карета подана! – Мурзилка попросил:
– Слышь, Алекс, дай прокатиться!
Алекс, добрый от выпитого, махнул рукой:
– Давай, братан, только недолго. Пока мы курим.
Настя, успевшая забраться на переднее сиденье, увидела на водительском месте Мурзилку.
– Мурзик, я с тобой пьяным не поеду!
– Не боись, Настюха, мы только до «кольца» и обратно, – Мурзилка засмеялся и завел двигатель.
Метров через тридцать машина, не успевшая набрать скорость, поравнялась с подворотней, из нее выскочил парень в кожаной куртке… его толком никто и не рассмотрел. Парень вскинул пистолет, выстрелил четыре раза и кинулся обратно…
«Не привязываться к личности, хотя бы и к самой любимой, – каждая личность есть тюрьма, а также угол», – писал Ницше.
На третий день после похорон мы с Алексом подъезжаем к хрущевской пятиэтажке и встаем с торца.
– Только недавно приехал, весь день дома не было… – взахлеб докладывает парнишка лет четырнадцати, просунув голову в окно. Лицо у пацана густо усыпано угрями.
– Один? – коротко спрашивает Алекс.
– Да, один, точно один…
– Ладно, иди. Ты ничего не видел.
Алекс берет на себя лидерство, он чувствует вину за смерть Мурзилки и Насти. Я не противлюсь.
«Не прилепляться к состраданию, хотя бы оно и относилось к высшим людям, исключительные мучения и беспомощность которых мы увидели случайно», – писал Ницше.
Мы выходим из машины.
– Фиш, стой у подъезда, на шухере.
– Вместе пойдем.
– Я схожу, вытащу его. Увезем подальше, а то братва может нагрянуть.
Я молчу. Потом спрашиваю:
– Справишься?
– Шпалером пригрожу, если что, – Алекс похлопывает по карману джинсовой куртки.
Я остаюсь у входной двери. В подъезде темно.
Я нервничаю.
«Не привязываться к нашим собственным добродетелям и не становиться всецело жертвою какого-нибудь одного из наших качеств…» – писал Ницше.
Приглушенный звук выстрела.
Я кидаюсь вверх по лестнице.
На площадке второго этажа Алекс. Даже при свете уличного фонаря видно, как он бледен.
– Всё. Амба, – говорит он.
Будь готов к войне.
Алекс спускается по лестнице, задевая меня плечом.
– Он нож достал и кинулся… Ничего не оставалось. Амба.
Голос спокойный, бесцветный. В машине Алекса начинает колотить крупная дрожь.
– Это же что… Сто пятая теперь…
Он не понимает.
«Не привязываться к собственному освобождению, к этим отрадным далям и неведомым странам птицы, которая взмывает все выше и выше, чтобы все больше и больше видеть под собою…» – писал Ницше.
Машина трогается с места. Мы выезжаем на улицу Ершова.
Я говорю:
– Нам не суд страшен, Алекс. Бояться нужно другого.