Точка опоры
Шрифт:
– И теперь такой же десяток?
– Сейчас я точно не успела узнать.
– А надо бы, Зинуша. Надо.
– Надежда не замечала, что повторяет интонации мужа.
– Время старых центральных десятков миновало. Теперь на их месте должны возникнуть комитеты из профессиональных революционеров. Володя считает, что в последние годы мы на Руси уронили престиж революционеров. Надо его поднять. Он пишет об этом в "Что делать?".
– "Что делать?", - повторила Зина.
– Как у Чернышевского! Под его влиянием?
– Ты, наверно, сама замечала - Володя с молодых лет увлекается Чернышевским.
– И много уже написано?
– По-моему, больше половины. Сужу по тем главам, которые успела переписать для набора. А последнюю главу еще не читала. Он только пересказывал. В ней о профессиональных революционерах, которые будут держать в своих руках все конспиративные связи.
– Надя положила руку на плечо подруги.
– Извини, что перебила. О Нижнем нам нужно знать как можно больше.
– У нас и тогда, при центральном десятке, все конспиративные связи находились в своих руках. Я ходила с беседами. И мой знакомый Микула Селянинович от меня, - он тогда жил в Нижнем, - нелегальщину на завод носил. Шифрованную переписку мы с ним завели. Правда, примитивную - в газете точками. И один раз он чуть было не влетел. Опустил "Нижегородский листок" в наш почтовый ящик со своей шифровкой, позвонил у парадного, чтобы поскорее взяли, и сам - наутек. А за нашим домом уже следил дворник с другой стороны улицы, окликнул: "Эй, господин! Куда же вы? Позвонили, так ждите. Вам откроют. Куда бежите?" И бросился вдогонку. Рассчитывал, что слесарь оглянется, лицо свое покажет. А тот как заяц, дай бог ноги. Убежал. Потом во время маевки на Моховых горах рассказал мне. Смеялся до слез. Кличку я его запамятовала, а имя помню. Петр. Фамилия приметная Заломов.
– Жаль Володю отрывать. А ему о таких рабочих все интересно.
– После расскажешь. У этого крепыша и мать при нашем деле: возила прокламации в Иваново-Вознесенск. Целый тюк в рогоже. И представь себе, я его встретила. На Сормовском у них большая организация наших: "Искру" читают. Говорит, Май собираются праздновать по-другому: не в лесу, а на улицах. Выйдем, говорит, с красным флагом. Я, говорит, сам, как смогу, напишу: "Долой самодержавие!" И сам понесу. И я уверена - понесет. Такие люди ни перед чем не дрогнут.
– Из таких людей, Зинуша, вырастут профессиональные рабочие-революционеры. Володя как раз об этом пишет в брошюре. И вы с Глебом счастливые - можете быть в самой гуще таких людей. А мы живем только письмами да вот такими рассказами.
5
Над Мюнхеном расстилался горьковатый дымок: в Английском саду тихо горели влажноватые кучи листьев. На улицах торговки жарили каштаны. Зина чихала в платок. Надя едва успевала говорить "Будь здорова" и тоже доставала платок из узкого рукава темного полушерстяного платья, купленного в заурядном магазине. И Зина, чтобы ничем не выделяться на улице, успела одеться во все здешнее.
После сада подруги направились в старую часть города, где не было ни одного деревца и куда не проникал дым горящих листьев. Дома там притиснуты один к другому, как бы сплюснутые неведомой силой, узенькими окнами смотрят на каменные щели,
– Ну и теснотища!
– дивилась Зина.
– Ну и ну!
– Заблудимся - не ругай: я здесь в первый раз, - сказала Надя.
– Мы с Володей тут стали порядочными неподвигами и всего города по-настоящему не знаем.
– До того ли вам. Этакая уймища работы! Вот уж воистину ни дня, ни отдыха! Помню твоего Володю по Питеру, помню по Шушенскому, по Минусинску. И там он был непоседливее, горячее всех, будто у него ртуть в жилах. Но там, ты сама знаешь, был и отдых: хотя бы та же охота, прогулки по лесу. За грибами, за цветами. Зимой - коньки. А здесь? На чем отдохнет мозг?
– Не до отдыха, Зинуша.
– Да знаю, знаю. Перед схваткой дорога минута, в схватке - секунда. Ко всему надо быть готовым. Но, милая Надюшка!
– Зина, подхватив подругу под руку, тряхнула ее со всей силы.
– Ты должна, ты обязана придумывать что-то для отдыха. Наши нервы - тетива лука. Если все время держать тетиву оттянутой, то и рука онемеет, и лук ослабнет.
– Не такие уж мы... Мы все же ходим кое-куда. Были как-то в Старой Пинакотеке.
– Все же выкроили часок! Вот за это хвалю!
– Зина опять тряхнула подругу.
– Ну веди туда. И рассказывай, рассказывай. Что там больше всего понравилось?
– Ну, как тебе сказать?.. Небогато. Хотя есть и Леонардо да Винчи, Рафаэль. Есть Рубенс: "Пьяный Силен", "Два сатира". Помню еще "Автопортрет с женой".
– Рубенсом полны все музеи Европы. Я восторгалась им в Дрездене.
– У этого неистового фламандца так и брызжет с полотен неудержимая сила, веселость, здоровье, жажда жизни. Но суровой правды нет. Такие у него раскормленные и дебелые бюргерши. Кровь с молоком!
– Надя глянула на подругу и рассмеялась.
– Жаль, ты опоздала родиться: могла б ему сойти за натурщицу. В костюме Евы! И Тициану могла бы! Сдобная булочка!
– Боже упаси - не сдобная. Ржаная.
– Зина тоже рассмеялась, и на ее полных щеках заиграли ямочки.
– Ну, веди-веди в Старую Пинакотеку. К Рубенсу! Интересно, что твой Володя говорит о нем, о здешнем?
– Он видел Рубенса не только здесь. В венском музее изобразительных искусств бывал. Там, говорит, гораздо богаче. А ценит он из прекрасного то, что перейдет в наследство рабочим и крестьянам. Все правдиво и талантливо отображающее жизнь.
– А мне, Надюша, из последних веков более всего по душе наша русская живопись: Репин, Суриков. Неповторимые гиганты! А наша литература? Созвездие гениев! А наша волжская песня?!
– И Володя обожает... Нет, не то слово... У Володи волжская народная песня - в душе. Он говорит: корни искусства - в народной толще. Там чистый родничок. Оттуда оно появляется на свет, как Волга-матушка, и разливается во всю ширь. Вот, говорит, о чем надо писать профессорам, мыслящим по-марксистски. Если бы у него доходили руки...
– Дойдут... Еще напишет... Ну, а где же эта галерея?
– А я теперь уже и не разберусь в таком лабиринте улочек. Придется у кого-то спросить.
– Спрашивай. Ты небось успела освоить баварский диалект?