Точка опоры
Шрифт:
Седьмого ноября нижегородцы, спешившие к вечернему московскому поезду, переправлялись через Оку на лодках, крупные льдины, наседавшие с шумом и треском на борта, отталкивали баграми.
– Не опоздать бы нам, - волновался остролицый паренек лет шестнадцати, густые черные волосы у него выбились из-под околыша картуза, на носу торчало простенькое пенсне.
– Нажмите, друзья, на весла! Не можем же мы не проститься!
– Не кипятись, Яша, - успокаивал студент, высланный на родину "за беспорядки скопом", и вдруг рассыпал хохоток.
– Валерьянки не захватил,
– Кому она нужна? Кисейных барышень на проводах не будет. А таким, у кого рыбья кровь, - не остался в долгу паренек, - жандармы поддадут скипидарчику!
– Не каркай. Не пугай: трусов тут нет.
– Пугать не привык. И глядеть на тихонь - тоже. А ну, пустите - в весла сяду.
– С веслами, робятушки, поосторожней!
– предупредил лодочник с кормы.
– Не затерли бы на вокзале. Поди, оцепили...
– Прорвемся!
– крикнул студент с курчавой бородкой.
– Вон сколько лодок идет - сила!
Достал из бокового кармана пачку листков с машинописными строчками, оттиснутыми на гектографе, и стал раздавать гимназистам и реалистам, сидевшим впереди.
– Прочтете - передавайте дальше.
Паренек в пенсне вскочил, выхватил у него остальные, потряс в воздухе, зычно крича:
– Что ж вы не на печатном станке! Надо было - тысячи! Весь город засыпать!
– И, размахнувшись, кинул в соседнюю лодку.
– Ловите! Повернулся к студенту.
– Есть еще? Давай!
– Кинул во вторую лодку.
– Эх, растяпы!.. Хватайте со льдины!
Подхваченные ветром, листки, как вспугнутые белые птицы, метались в густоте снегопада. В свисте ветра перевозчики, предупреждая о беде, надрывали глотки: раскачанная лодка зачерпнет шуги, того и гляди пойдет ко дну! Но реалисты и ссыльные курсистки, повскакав, ловили листки в воздухе, выхватывали из снежной кашицы за бортом и торопливо, взахлеб читали вслух.
Яков летел глазами по строчкам: "У нас бьют нагайками студентов, которые заступаются за простой народ, бьют рабочих, которые хотят улучшить свое положение. У нас преследуют писателей, которые говорят правду и обличают начальство". Схватил руку студента с курчавой бородкой:
– Молодцы!
На соседней скамейке рыжеватый парень с едва-едва пробившимися усиками читал сиплым, простуженным голосом:
– "Мы хотим и будем бороться против таких порядков".
– Потряс кулаком.
– Будем!..
– Связался я с вами на свою голову!
– лодочник плюнул за борт.
– Да замолчите вы, ради бога!.. Господа парни! Как бы того... Не угодить бы за решетку.
Но, к счастью, на берегу в снежной крутени не было видно ни жандармов, ни городовых. А листовки уже все успели попрятать в карманы.
Лодки приставали одна за другой. Юноши с задорным смехом выскакивали на берег, помогали выбраться курсисткам. Не было ни каракулевых, ни бобровых шапок. Молодые волгари друг другу пересказывали: именитые люди устроили проводы накануне, в богатом ресторане. С тостами. С глухими упреками в адрес полиции. Говорят, все же написали какую-то петицию. А сегодня не рискнули
Молодые провожане двинулись сначала по Александро-Невской улице, потом вверх по Московской к вокзалу. Из затона за ними пошла кучка грузчиков.
Горький, высокий, тонкий, в длинном пальто, в мохнатой островерхой шапке, шел, опираясь на палку, по неширокому перрону. Екатерина Павловна поджидала его, стоя в открытом тамбуре. Маленький Максимка, отведенный в купе, расплющил нос, прижимаясь к стеклу, нетерпеливо стучал пальцами отцу:
– Здесь я... Скорее, папка!..
Горький не слышал. Шел, сутулясь и глухо кашляя. У него с весны побледнело лицо, ввалились щеки. И вот теперь его, хворого, полиция в такую непогоду высылает из родного города. "Ввиду вредного его влияния на общество". Придумали формулировку, черти полосатые! Сначала хотели сразу турнуть в Арзамас. В уездную глушь! Потом, не устояв перед влиятельными заступниками, соизволили разрешить прожить зиму в какой-нибудь из крымских деревень. В Ялту - боже упаси. Там же рядом царская Ливадия. Пусть, дескать, и носа не показывает. Наверное, каждому полицейскому уже дали наказ: "Смотреть за ним в оба глаза!"
В Крым, слава богу, нет прямой дороги. Только через Москву. Там вагон прицепят к южному поезду. Стоянка - целый день: можно съездить в город, навестить друзей. Обязательно наведаться в Художественный. Давно не виделся с Марией Федоровной. Она с Грачом встречается... И наверняка получила свежий номер "Искры". По времени должен быть уже десятый. Только не опоздал бы поезд - в Москве дорога каждая минута.
Он и не подозревал, что там уже многие знают: Горький, выдворяемый из Нижнего, садится в вагон. Ему в Москве приготовили подарок - портрет Льва Толстого. И адрес, под которым уже поставлены десятки подписей. Рано утром студенты и курсистки отправятся на вокзал...
Друзьям послал телеграмму, попросил не встречать. В противном случае жандармы сочтут за демонстрацию и, разозлившись, заставят весь день томиться в вагоне, где-нибудь в станционном тупике. Да еще, чего доброго, состряпают новое "дело"!
За спиной дважды ударили в колокол - через пять минут дадут третий звонок. У вагона толпились знакомые, горячо жали руку, целовали.
Обыватели перешептывались, указывая пальцами:
– Гляди какой! Гордо держится! И даже веселый, будто его в гости провожают!
Но перрон уже наполнялся молодежью, переправившейся через Оку, и молодой голос гаркнул во всю силу:
– Да здравствует свободное слово!.. Да здравствует Максим Горький!..
Тотчас же послышался пронзительно-всполошенный полицейский свисток, из вокзала выбежали на подмогу три жандарма, но в растерянности остановились: на перрон толпами врывалась молодежь и в минуту заполнила его от края до края. Горький, сняв шапку, поклонился с подножки, помахал рукой и исчез в вагоне.
– Проклятие темным силам! Да погибнет деспотизм!
– крикнули из толпы, и добрых полторы сотни голосов раскатисто грянули: - Ура-а!