Том 2. Стихотворения 1917-1920

Бедный Демьян

Красноармейская звезда^*

Марш

Не Марс нам светит с вышины, Не кровожадный бог войны, – Не ради подлых барышей Попов, дворян и торгашей, Сомкнув ряды, мы в бой идем: Мы бой с насилием ведем! Как в чистом поле алый мак, Наш боевой сверкает знак, Свидетель связи вековой Семьи всемирной, трудовой, Символ победного Труда – Красноармейская Звезда! Вся мироедская орда, Все угнетатели Труда, Все пауки, все кулаки, Завидя красные полки, Злой поднимают крик и вой: Псы чуют час конечный свой! Как в чистом поле алый мак, Наш боевой сверкает знак, Свидетель связи вековой Семьи всемирной, трудовой, Символ победного Труда – Красноармейская Звезда! Все, кто влачил судьбу раба, Вся трудовая голытьба, Все бедняки, все батраки, Увидя красные полки, Спешат приветом встретить их, Освободителей своих! Как в чистом поле алый мак, Наш боевой сверкает знак, Свидетель связи вековой Семьи всемирной, трудовой, Символ победного Труда – Красноармейская Звезда! Через деревни, города, Под алым знаменем Труда, Мы все идем плечом к плечу, Неся погибель палачу, Всем, кто питался ряд веков Кровавым потом бедняков! Как в чистом поле алый мак, Наш боевой сверкает знак, Свидетель связи вековой Семьи всемирной, трудовой, Символ победного Труда – Красноармейская Звезда! Мы – лишь отряд передовой Всемирной рати трудовой. Вся рать идет за нами вслед Для сокрушительных побед. Уж слышит в страхе стан врагов Железный гул ее шагов! Как в чистом поле алый мак, Наш боевой сверкает знак, Свидетель связи вековой Семьи всемирной, трудовой, Символ победного Труда – Красноармейская Звезда!

Не заступайте дороги женщинам^*

Бабе

волю дать – не унять.

(Старая пословица.)

Про «бабу» такова Народная молва, Кто ж поболезнует о «бабе» деревенской? Нет горше доли – доли женской. Крест самый тяжкий – женский крест. Давно ли на Руси – друзья мои, давно ли? – Умолк, исполненный тоски и жгучей боли, Плач наших матерей, сестер, невест? В их жизни темной был единый луч отрады: Перед иконою дрожащий свет лампады, Сиянье тусклое сусального венца Да речь лукавая «духовного отца». Вот почему они к речам поповским падки, Вот почему, когда про «новые порядки» Поп злобно в церкви врет, преступной лжи попа Так верит женская толпа. Лишите же попов последней их подмоги. Пусть с нами женщины пойдут в одном ряду! Не заступайте им дороги К науке, к вольному труду! Учась, учите их и словом и примером. И верьте, что они от общего труда, От общих радостей, как темная орда, За долгогривым изувером Уж не пойдут – врагам на радость – никогда.

Братьям казакам^*

К донцам и кубанцам обращение Демьяна Бедного

У бивачного огня, Братцы, слушайте меня. Все скажу вам без остатку. Буду резать правду-матку Вам, голубчикам, в глаза. Коль проймет кого слеза И всего зальет румянцем, Будь донцом он, будь кубанцем, Он мне брат родной, в нем есть, Не пропали – стыд и честь! Все мне братья поголовно, Кто прослушает любовно С братской ласкою в очах Речь мою о богачах! Богачи везде шныряют, Даром часу не теряют, На Кубани, на Дону, Тянут песенку одну: «Ох ты, барское ты горе! Передохнем все мы вскоре! Что творится на Руси, Просто ноги уноси! Лишены мы всех доходов: Ах, ни фабрик, ни заводов, Ни помещичьей земли – Ничего мы не спасли! Все отобрано народом, Голытьбою, черным сбродом. Ах, когда б вернуть нам власть, То-то б зажили мы всласть; Голь кнутами б захлестали; Все б убытки наверстали; Жизнь пошла б на прежний лад, Как сто лет тому назад! Мы оббили все пороги, Для себя ища подмоги, Палачей спеша нанять, Чтобы голь скорей унять. Англичане и французы Боевые шлют нам грузы, Присылают нам войска, Только мало их пока. Ой вы, бравые кубанцы, Забирайте ружья-ранцы! Подсобите нам, донцы, Боевые молодцы! Окажите вы нам дружбу, Сослужите вы нам службу, Помогите сбить рога У проклятого врага. Вызволяйте нашу братью, Справьтесь только с красной ратью, Мы заплатим вам потом И землею и скотом, – Денег – сколько вам угодно, Только б стало нам свободно Снова править всей страной, Покорив „народ родной“! Не жалейте ж крови вашей: Прогоните красных взашей! День упустим – не вернем: Враг наш крепнет с каждым днем. Не дадим ему пощады!» «Мы помочь вам очень рады! – Отвечает старшина. – Ваша голь и нам страшна, А своя страшнее вдвое. Но правленье войсковое Все ж пока у нас в руках. Наша сила в „стариках“. А молодчиков подтянем – На Москву грозой нагрянем И к началу января Вновь посадим в ней… царя!»

* * *

Вот она какая штука. Дуракам вперед наука. Коль не жить своим умом, Быть нам снова под ярмом У дворян, у офицерства, Выносить их злые зверства. Жилы рвать для них весь век, Превращаяся в калек! Братья, помните об этом! Общим ладом и советом Если мы не станем жить, Будем до смерти тужить. Будем плакаться, да поздно!

* * *

Ночь тиха, и небо звездно. У бивачного огня, Братцы, слушайте меня. Это я – тут с вами рядом, – Вас окинув братским взглядом, С вами братски речь веду, Как нам снова жить в ладу. Знаю весь я ваш порядок: С вами вместе пас лошадок, Вместе бегал по задам, По помещичьим садам, Вместе с вами в хороводе Пел я песни о народе, О судьбе его лихой. Я ль советчик вам плохой? Я ли ваш первейший ворог? Мне ли жребий ваш не дорог? Я ль за вас – с врагом в бою – Головой не постою? Братья! Вас берут обманом: Бьетесь вы не с вражьим станом, – Вас враги ведут на бой С разнесчастной голытьбой, С бедняками-мужиками, С теми, кто страдал веками, Кто, прикованный к ярму, Знал и голод и тюрьму, Кто, молясь земному богу, Протоптал в Сибирь дорогу. Кто под палкой и кнутом Лишь рабочим был скотом, Кто с пеленок до могилы Надрывал в работе жилы, Чтоб кормить всех упырей: Богачей, попов, царей, Кто счастливых дней не ведал. Кто был рад, когда обедал, Забивая рот куском Хлеба черного с кваском, Кто в проклятой рабской доле Тосковал по вольной воле, Кровно бился за нее И отбил-таки ее! Долго бился и добился, Но… видать, поторопился: Снял с насеста всех господ, Знать, не во-время народ; На него, как на злодея, Вашей волею владея, Насылают вашу рать Землю-волю отбирать. Братья! Кто ж вас посылает? Кто народу зла желает? Не дворянская ли «знать»? Вам ли этого не знать? Вас не черт крестил в амбаре! Не родня вам злые баре, – С вами черного труда Не разделят господа. Нынче гонит вас в траншею, Завтра сядет вам на шею Черносотенная мразь – Генерал, помещик, князь, И за Каиново дело, Обманувши вас умело, Осчастливит вас потом Барской «ручкой» и… кнутом!

* * *

Братцы, я не иноземец, Не француз я и не немец, Прирожденный я русак, Попадал не раз впросак. Тоже долго был холопом, – Темным парнем, остолопом, Лоб расшиб о сотни пней, До того как стал умней. Научила злая доля! Не уйду я, братцы, с поля. Буду биться до конца. Не жалейте же свинца: Прошибайте лоб мне пулей, Пусть ликует барский улей, Рой откормленных шмелей. Пусть им станет веселей! Обо мне бедняк заплачет, Это что-нибудь да значит! Сладко спать в земле сырой Тем, кто пал за вольный строй Не изжить одной мне боли, Что враги народной воли Дали «вечный» мне «покой» Вашей, братскою, рукой! Тяжелы мне думы эти. Братья, знайте: ваши дети – Вот в чем горький ваш удел! – Не простят вам ваших дел, Не простят измены черной: Что вы шли ордой покорной За ватагою господ Кабалить родной народ, Что вы в ход пускали плети, Для того чтоб ваши дети, Барских выродков рабы, Подставляли им горбы! Вот какой от вас «победы» Жадно ждут все мироеды, Но «победы» их орда Не дождется никогда! Речь свою я кончу этим: Братьев мы по-братски встретим, А изменников лихих Пулей – больше никаких!

Сказка о батраке Балде и о страшном суде^*

Идет Балда, покрякивает,

А поп, завидя Балду, вскакивает.

За попадью прячется,

Со страху корячится.

Балда его тут отыскал.

Отдал оброк, платы требовать стал.

Бедный поп

Подставил лоб,

С первого щелка –

Прыгнул поп до потолка;

Со второго щелка –

Лишился поп языка;

А с третьего щелка –

Вышибло ум у старика,

А Балда приговаривал с укоризной:

«Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной!..»

А. Пушкин (1830 г.)

Крякнул поп: Расшиб Балда ему лоб. Дорого батя заплатил за дешевизну: Через неделю справляли по бате тризну. Пришлось за попа Балде Держать ответ на суде. На допросах Балду мытарили, Свежими розгами парили, На дыбу Балду таскали, Вины на Балде искали. После такого следствия Сказались у Балды последствия: Балда совсем обалдел, На суде чурбаном сидел, На вопросы о смерти бати Заладил одно – кстати и некстати: «Вечный ему упокой, Хороший был поп такой, Служил я ему славно, Усердно и очень исправно. Рассчитались мы с ним без спору, Согласно уговору». Инда сами судьи обалдели, Рот раскрывши, на Балду глядели, Под конец они расхохоталися, Хохотали – за бока хваталися: «Что нам поделать с таким дуралеем? Так уж и быть, мы его пожалеем, Дадим ему сто батогов И продадим в батраки с торгов!» Попал Балда в лапы к грабителю, Мужицкой жизни погубителю, – Выполняя каторжный урок, Тройной вносил барину оброк – Работой, деньгами и натурою, За все провинности отвечал своей шкурою, На барской конюшне под розгами парился. В три года Балда состарился, Потерял здоровье и силу И лег до срока в могилу. Утешался Балда, помирая, Что небесного удостоится рая За все свои тяжкие муки. Скрестивши костлявые руки, Лежал в могиле Балда, Ждал страшного суда, Того ли судного часу, Когда мертвые встанут по трубному гласу. Проходили за годами года. От могилы Балды не осталось следа. Через сотню лет или боле Кладбище пошло под пахотное поле. И случилось пройти по этому полю Бойцам за народную волю: Прошел Красной Армии отряд боевой И вот у Балды над головой, Будя усопшего раба, Загудела красноармейская труба. Услыхавши трубные звуки, Зевнул покойник, расправив руки, И из темной могилы, не разобравши дела, Выскочил Балда – душа без тела, Легок, прозрачен и светел. Никто Балду не заметил. По ровному полю Балда Пошел, сам не зная куда. Идет, по сторонам поглядывает, Загадку разгадывает: По какой бы узнать примете, На каком он свете? «Господи, – думает, – где ж я иду? Неужто я в прежнем аду?» Дорога Балде как будто знакома: Мимо помещичьего дома. Эва! Вот он и дом самый слева. Крепко тут Балда приужахнулся, В сторону Балда шарахнулся, Глядел, глазам своим не веря: «Куда ж мне деваться теперя?» Вспомнил он время былое, Отродье помещичье злое, Как над народом господа издевалися, Как мужики потом-кровью обливалися И маялись горько с пеленок до гроба. Охватила Балду превеликая злоба, Замутилась душа в Балде: «Нет, значит, правды на страшном суде! Что ж это за чертовы штуки? Неужто я снова в помещичьи руки На веки веков попаду? Доколе

ж терпеть мне такую беду? Когда же пойдут все помещики прахом?» Смотрит Балда на дом со страхом: Покосился у дома верхний этаж; Вот и церковка та ж, Только стала уж очень древней. Шагает Балда деревней. Видит – в деревне мужицкий сход, Толкует шумно о чем-то народ, О каком-то таком Комитете. Не поймет Балда, на каком он свете? Ходит Балда невидимкой повсюду, Дивится такому чуду: Идет – напевает мужик за Пегашкой, Над прежнею барской трудится запашкой, Ровно на своей десятине, А помещика нет и в помине! Ни помещика нет, ни приказчика, Ни старосты, злого доказчика, Никто деревни не давит, Сама собой деревня правит. Слышит Балда речи про кулачество: Что, забрав у кулаков их богачество, Роздал вдовам и сиротам их животы Какой-то «Комитет бедноты»; Что надо скорей, между прочим, Помочь городским рабочим И всей бедноте столичной Хлебом и снедью различной. Видит Балда: бродит поп по приходу, Как опущенный в воду, Не пьян – не весел, Нос на бороду свесил, Словеса худые изрыгает, Мужиков ругает: «Дождетесь, ироды, воздаяния За ваши злодеяния! Ужо научат вас, подлецов, Как почитать духовных отцов! Вернется старое начальство! Вернется!» Перекрестится поп, чертыхнется, Погрозит кулаком какой-то избе: Видать – не в себе! А изба эта – лавка, не лавка, У избы веселая давка, Народ про дела свои судачит: «Комитет бедноты», значит! Красный флаг над воротами колышется. Легче Балде дышится. «Истинное, – говорит он, – удивление!» И радостное сумление Стало забирать Балду: «А пожалуй, что я – не в аду!» Стоят у избы Не былые рабы – Запуганные, Изруганные, Заплеванные, По рукам – по ногам скованные, Придавленные колодками: Нет, шумят мужики с молодками, Бабы не лезут в карман за словами, Видать – с мужиками поравнялись правами. Говорят все свободно Про что им угодно, О том, как, прогнавши царя и господ, Вздохнул полной грудью народ, – Как живется теперь мужикам, дескать, вольно, – Того у них нет, а этого – довольно, – Коль с хозяйством прочно наладится дело, Год-другой перебьется деревня смело, А потом заживет уже всласть, Только б, дескать, окрепла Советская власть. Намечают мужики от себя депутата, Какого-то Ивана-солдата, Чтобы съездил в Москву с докладом, Сходил бы к Ленину на дом И выяснил все в беседе живой С другом бедного люда, с главой Рабоче-крестьянского правительства, Насчет социалистического строительства: С чем – погодить, и с чем – поторопиться, Чтоб власти Советской помочь укрепиться, Чтоб добить белогвардейскую силу Да вогнать осиновый кол ей в могилу; А привез бы Иван побольше газет, А зашел бы в Уездный и в Губернский Совет… Балда вздыхает: «Батюшки-светы, Что ж это у них за такие Советы? Чем Советская власть мужикам так люба, Что стоит за нее голытьба? Что ж это за Ленин такой, не пойму, Что доступ свободный к нему Любому Ивану-солдату? Лафа, значит, нашему брату! Мужичок-серячок очутился в чести, Нет пред кем бородой ему землю мести И башкою стучать о ступени, Снявши шапку, упав на колени? Мужичок и начальство, как равные вроде. Целый сход, не боясь, говорит… о свободе… О газете… Коммуне… Такие слова… Не осилит их что-то моя голова… Но хоть сразу оно непонятно, А на слух-то, одначе, приятно, Да и главную суть все ж не трудно понять: Коль начальство народ перестало шпынять, Коль правительство есть уж рабоче-крестьянское, Значит, кончено злое приволье-то панское? Значит, нет уже власти господской и царской?» Вновь Балду потянуло к усадьбе барской. Вот он страшный помещичий дом! Склонились деревья над старым прудом. Сад заглохший – с беседкой, с дорожками, Дорожки истоптаны детскими ножками, На песчаной площадке посредине двора Резвится крестьянская все детвора. По звонку побежали все в дом с площадки, Кто сел за книжки, кто за тетрадки, Ходит учитель среди детворы, Учатся дети после игры! Балде понравилось все это сильно. Улыбнулся Балда таково умильно: «Картиночки. Чисто. Ни грязи, ни пыли. Прежде и баре-то неучи были. Народ же бродил, словно темное стадо. А ноне гляди! Помирать не надо!» Стоит Балда, кругом оглядывается. Ничего в голове у Балды не укладывается. «Господи! – радостно шепчет Балда. – Не знаю, попал я куда? Но одно мне, темному, ясно, Что страдал я всю жизнь не напрасно И что ежели я – в родимом краю, Значит, все мужики очутились в раю».

«До этого места!»^*

В промокших дырявых онучах, В лохмотья худые одет, Сквозь ельник, торчащий на кручах, С сумой пробирается дед. Прибилися старые ноги, Ох, сколько исхожено мест! Вот холмик у самой дороги, Над ним – покосившийся крест. «Могилку какого бедняги Кругом обступили поля? И где для меня, для бродяги, Откроет объятья земля?» Вперед на дымки деревушки Идет старичок чрез овраг. Над крышею крайней избушки Кумачный полощется флаг. Плакат на стене с пьяной рожей Царя, кулака и попа. «Час добрый!» «Здорово, прохожий!» Вкруг деда сгрудилась толпа. «Пожалуй-ка, дед, на ночевку». «Видать, что измаялся ты». «Куда я пришел?» «В Пугачевку». «А тут?» «Комитет бедноты». Прохожему утром – обновка, Одет с головы и до ног: Рубаха, штаны и поддевка, Тулуп, пара добрых сапог. «Бери! Не стесняйся! Чего там! Бог вспомнил про нас, бедняков. Была тут на днях живоглотам Ревизия их сундуков». Надевши тулуп без заплатки, Вздохнул прослезившийся дед: «До этого места, ребятки, Я шел ровно семьдесят лет!»

Мировая сделка^*

Стоят деревни по реке, А мужики в них – все рыбак на рыбаке. Тем лишь живет простонародье: Наловят бедняки рыбешки в половодье, Улов весь скупщикам богатым продадут, С недельку попируют знатко И впроголодь потом деньков осенних ждут, Когда рыбешка вся с верхов пойдет обратно, – Подладят малость животы С осеннего улова И – голодают снова. Такой уже удел крестьянской бедноты! У богачей своя основа: Скупив у бедняков за полцены улов, Где – взявши за долги, где – за аренду снасти (Мереж, сетей и неводов), Содрав с крестьян оброк – два пуда с трех пудов, Купцы весь бедный люд в железной держат власти. Зима настанет: бедняков Голодный мор, как сено, косит, – Смерть без разбору рыбаков В могилу раннюю уносит. Горюют мужики, собравшися на сход: Какой-де выдался им год! (Хоть был и прошлый год его подобьем точным.) Всех громче голосом истошным, Перекосивши хищный рот, Орет на сходе… живоглот: «Робята! Причина всей беды, вы думаете где? В свалившейся теперь на нас лихой беде Соседняя деревня виновата: Гореловцы, когда осенний шел улов, В реке верховье все заставили сетями. Спрошу я умных всех голов: Какими ж рыба к нам могла идти путями? Доколе ж, братцы, нам терпеть такой разор? Когда ж гореловцев возьмем мы под надзор, Чтоб русла впредь их сети Не занимали больше трети?» «Так!» – «Всё гореловцы, – раздуло б их горой! – Они, злодеи, виноваты! Они нам гадят, супостаты!» У «супостатов» той порой Свой мироед на сходе Вел речь в таком же роде: «Убыткам нашим кто, ребятушки, виной? Не кто иной, Как понизовские захватчики и воры: Как рыба снизу шла весной, Нееловцы ее поналовили горы, Она у них, у псов, на берегу гнила, А к нам сквозь сети их – верней сказать, заторы – К нам только корюшка какая-то плыла!» Ну, словом, Как подошла пора с уловом, Пошли средь мужиков дела! Работа побоку! Все заняты войною. На «супостатов» прут нееловцы стеною. Гореловцы – навстречь. И вот на берегу Бой, смертный бой идет. Пощады нет врагу! Соседи всячески своих соседей славят И невесть что про них плетут, Хотя обычаи одни и там и тут: Которые реку сетями всю заставят, Которые тайком все сети изорвут, Тем и другим сплошной убыток. Друг друга режут без ножа. Дошло – не то до грабежа – До пыток! Жизнь бедноте пришла, хоть караул кричи. Подзуживают их на драку богачи: «Робятушки, наддай! Наваливай, робята! Мириться ноне нам с врагами не с руки. И без того у нас деревня не богата, А как прибавится за протори расплата, Придется нам идти к соседям в батраки. Коль мы воздержимся от мировой досрочной, То сами их прижмем мы грамотой оброчной. Кто заварухе был виной, Тот и должон понесть за то… оброк тройной!» Так призывая всех к борьбе «за справедливость», То-бишь за более прибыточный улов, Купцы под кучею высокопарных слов Скрывали… к барышам купецкую ретивость. Промеж несчастных деревень Идет война не день, Не месяцы, а годы. «Что ж это, братцы, а? Не жизнь, а прямо ад!» Пошел по деревням средь мужиков разлад, Кончаться дракой стали сходы. «Доколь же драться нам с соседями? Доколь?» «Пора мириться, братцы, что ль!» «Довольно!» «Засылай послов!» «Пора мириться!» На бедняка бедняк идти не хочет в бой. То видя, богачи скорей промеж собой Ссылаться письмами, пытаясь сговориться, Как сообща им голь держать на поводу. Ермил Кузьмич, кулак нееловский, на сходе Захныкал: «Братцы, я, радея о народе, С гореловцами сам, чтоб отвести беду, Переговоры поведу!» В Гореловке ж на сходе так же точно Запел Гордей Фомич, свой, местный, живоглот: Он, дескать, истинный для бедняков оплот, И он их помирит, – и выгодно и прочно. Свершилась встреча богачей, Но толку нет еще от тайных их речей. Они еще не сторговались. Гордею, кажется, охота воевать, Чтоб после более с нееловцев урвать, – Хотя гореловцы уж так довоевались, Что нечем у иных прикрыть и срамоты, Но кой-какие все ж остались животы, Так повоюют на остатки! Ермил, видать, не прочь скорей уйти от схватки И тщится всячески Гордея убедить, Что ежли с миром погодить, То будет хуже им обоим: «Сознайся, старый плут, что мы друг друга стоим1 И ежли беднота поймет свой антирес И мимо нас учнет голь обниматься с голью, То выйдет сразу нам зарез: Придется нам с сумой идти по богомолью!»

* * *

Кулак ли поприжмет другого кулака, Иль, столковавшись «честно», Грабители начнут орудовать совместно, – – Не угадать пока. Я после доскажу, что станет мне известно.

* * *

Друзья, мораль моя почти всегда проста, Но не всегда она печальна столь, как эта. Сковали мысль мою, мысль вашего поэта, Одноязычные уста. Хотел бы я сказать всей европейской голи, Всем вашим братьям-беднякам: Вот в басне образец печальной вашей роли. Не уподобьтесь же несчастным рыбакам, Не смеющим уйти из мироедской воли. Решать судьбу свою не дайте кулакам, Гоните прочь лихих злодеев, Своих Ермилов и Гордеев, Которые, вконец вас разорив войной, Теперь торгуются за вашею спиной, Чтоб, ослепивши вам глаза подачкой мелкой, Мир честный подменить своей торговой сделкой И с вас, ограбленных – в какой им нужно срок – Согласно новому разбойному условью, Снимать утроенный оброк: Деньгами, потом, кровью.