Том 2. Стихотворения 1917-1920

Бедный Демьян

XXVIII

Впрямь ли, мудрым головам, Жаль законов старых вам? Чьи ж слова: «Закон – что дышло, Куда хочешь, туда вышло?» Чей, не ваш ли это стон? И не вы ль кляли закон: Уж такая, мол, планида – «Где закон, там и обида!» Жаль вам царского суда? Кто судил вас? Господа, Как хотели, так судили. И про суд вы что твердили: «В суд ногой, в карман рукой?» Вновь вам нужен суд такой? Иль налогов с вас не брали? Брать – не брали, шкуру драли, Не одну, а десять шкур, Переписывали кур, Коровенку уводили, Деток малых не щадили, Дохнут пусть без молока, – Тож беда невелика. У царя расходы – вона: В день четыре миллиона! Дармоедов всех не счесть: Надо всем и пить и есть, Казнокрады – обиралы, Генералы, адмиралы, Власти всякие, чины – Пропитаться все должны. Пристава, попы, жандармы, Церкви, тюрьмы

и казармы, Стража, армия и флот – Трона царского оплот… Чем все это содержалось? Чем, на горе нам, держалось? Деревенской беднотой! Под господскою пятой! Вы покорно шею гнули! Лямку черную тянули И, нуждой себя моря, Все молились… за царя!

XXIX

Будь у вас ума поболе, Были б мы давно на воле. «Верноподданный» народ, Вы проспали «пятый» год. В городах тогда кипело… Эх, иное было б дело, Если б только вы тогда Поддержали города! Девять лет вы спали сладко. Как проснулись – ой, как гадко: Свой возлюбленный народ Царь за шиворот берет, На войне, что карты, мечет, Миллион людей калечит, Убивает миллион, Миллион сдает в полон. Мало? Жертвы царь удвоит – Ничего ему не стоит. И удваивал подлец. Вот какой был злой конец Распроклятой вашей спячки. Вот откуда все болячки, Что досель у нас болят. В старых ранах – старый яд. Вы же верите злодеям, Живодерам-богатеям, Мол, тому, что всюду – гной. Власть советская виной, – И что верное лекарство – Посадить царя на царство! Вот он, старый-то напев! Полезайте в грязный хлев, – В ту ж загаженную яму, Сгреб бы дьявол вашу маму! От кого я тут слыхал? Кто-то горестно вздыхал, Что к иголке нет подходу, – Значит, к лешему свободу, И Советы – ни к чему; Дай иголочку ему, А потом… лупи по роже. Вон Кузьма Перфильев тоже Жеребцом каким заржал: – Митька с фронта убежал. Спит таперича с женою. Ну их с внутренней войною, Этих всех большевиков: Мало ль им своих полков Заводского, значит, люда? Мы… поспим с женой покуда! – Долго ль Митьке спать с женой? – Разговор пойдет иной В скором времени, я чаю. А пока я речь кончаю.

XXX

Братцы, я вам не указ. Может быть, в последний раз Нынче с вами речь веду я, Возмущаясь, негодуя И душой за вас скорбя. Пожалейте вы себя. Не вверяйтесь живоглотам, Их лихим о вас заботам, Их змеиной, подлой лжи. За спиной у них ножи, Власть советская им гибель, Власть господская им прибыль, А для вас – наоборот. Заклепайте ж гадам рот. Стройте сами вашу долю, Укрепляйте вашу волю. Стойте, милые, горой За советский вольный строй. В нем одном залог успеха, Мироеды – нам помеха, – Лишь тогда мы все вздохнем, Как им головы свернем. Чем борьба вся завершится – Красной Армией решится. Приложите ж все труды, Чтоб спаять ее ряды, Чтобы дать бойцов ей боле; Пусть она на бранном поле Под щетиною стальной Станет грозною стеной И решит одним ударом Спор о новом и о старом, – С царской шайкой спор решит: Злую нечисть сокрушит. Вот. Я все сказал. Простите! Поступайте, как хотите, Что касается меня, То… я «Митькам» не родня. Не чинить чтоб вам докуки, Завтра утром – палку в руки И айда от этих мест На приемный пункт в уезд. Там – в шинель, ружье на плечи И – до новой, братцы, встречи, Если только вновь она В добрый час нам суждена!»

В монастыре^*

Поползень втихомолочку нашел себе богомолочку.

(Народная пословица.)

«Здесь, – богомолке так шептал монах смиренный, – Вот здесь под стеклышком внутри сего ларца, Хранится волосок нетленный, – Не знаю в точности, с главы, или с лица, Или еще откуда – Нетленный волосок святого Пуда. Не всякому дано узреть сей волосок, Но лишь тому, чья мысль чиста, чей дух высок, Чье сердце от страстей губительных свободно И чье моление к святителю доходно». Умильно слушая румяного отца, Мавруша пялила глаза на дно ларца. «Ах, – вся зардевшись от смущенья, Она взмолилась под конец, – Нет от святителя грехам моим прощенья: Не вижу волоска, святой отец!» Отец молодушку к себе зазвавши в келью И угостив ее чаишком с карамелью И кисло-сладеньким винцом, Утешил ласковым словцом: «Ужотко заходи еще… я не обижу. А что до волоска – по совести скажу: В ларец я в этот сам уж двадцать лет гляжу И ровно двадцать лет в нем ни черта не вижу!»

Незабываемое^*

Памяти Карла Либкнехта.

Удар ножа верней. К чему лобзанья в губы? Иудою Либкнехт не предан, а убит. Не надо слез и слов, пускай душа скорбит. Товарищи, молчите, стиснув зубы. На злое дело палача Ответ

один – удар меча.

* * *

Великий сын и страж заветов отчих Шел по стопам великого отца, И не было среди вождей рабочих Отважнее и пламенней бойца. Он вышел в бой с передовым отрядом И первый пал от вражьего свинца. И роем мы могилу сыну рядом С священною могилою отца. Хвала тому, кто жил и пал героем! Пусть враг дрожит в предчувствии конца. Товарищи, вперед железным строем! Мы старый мир до основанья сроем – Таков завет и сына и отца.

* * *

Ликует подлый враг, злорадства не скрывая. – Товарищ! Пред тобой картина роковая. Запомни смысл ее, носи ее в себе, И то, что для врага является утехой, Пусть будет для тебя святой и кровной вехой, Путь указующей – к отмщенью и борьбе!

Центрошишка^*

Злой, рыже-красный клёст, взобравшися на елку, Горланит дико и без толку. Про певчего ж дрозда вам разве лишь глухой Решится утверждать, что дрозд певец плохой. Однако некий клест, тупой ценитель пенья, Насчет веселого дрозда Держался собственного мненья И бедного певца развенчивал всегда, – При всяком случае – удобном, неудобном – Он поносил дрозда в каком-то раже злобном. Случилося одной зимой, Что голод наступил в лесу необычайный. (На шишки выпал год весьма неурожайный!) Пришел для птиц конец прямой. Вот собрался у них совет: снегирь, синица, Чиж, кто-то там еще и первым делом клест. Клест – оборотистая птица. Он первый речь повел, задравши гордо хвост: Раз, дескать, в шишках нет излишку, То надобно скорей устроить Центрошишку, Все образуется тогда. «А что касается… дрозда, – Вдруг речь закончил клест нежданно, – То до того, скажу, поет он бесталанно, Что – с тем, чтоб нам его от пенья отучить, – Из Центрошишки след дрозда нам исключить!»

* * *

Уж так бывает постоянно: Клест запоет, дрозду приходится молчать. Теперь пустился клест на новые делишки И, слышно, норовит прибрать к рукам печать, Стать первой скрипкою советской «Центрокнижки», Судьей писателей… Довольно тонкий пост! Что ж? Если сядет нам на шею центроклест, Не получилось бы, смотрите, Центрошишки!

Товарищу^*

Морщины новые на лбу – Тяжелой жизни нашей вехи, Товарищ, кончим ли борьбу? Товарищ, сложим ли доспехи? Свободе нужен пьедестал. Мы создадим его из стали. Товарищ, знаю, ты устал. И я устал. Мы все устали. Я – не герой. Но ты – герой. И крепок я – твоею силой. О, как мне хочется порой Прийти к тебе, товарищ милый! Прийти. Взглянуть в твои глаза. Смотреть в них долго с лаской нежной. Еще не минула гроза, И мы пред битвой неизбежной. Мы будем биться. И следить Я за тобою буду взглядом. С тобой я должен победить Иль умереть с тобою рядом!

Левоэсеровский романс^*

Две гитары, зазвенев,

Жалобно заныли…

С детства памятный напев.

Старый друг мой, – ты ли?

Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка.

С голубыми ты глазами, моя душечка!

А. Григорьев.

Уж как я ли, между прочим, Не старалася: По районам по рабочим Побиралася. – Побирайсь, побирайсь, побирушечка. С голубыми ты глазами, моя душечка! Всех рабочих я сзывала Для напутствия, Куковала-куковала До бесчувствия! – Ах, кукуй, покукуй, ты, кукушечка! Ты все песни растеряла, моя душечка! Уж не помню, что плела я, Горемычная! Сплетни, враки, ругань злая, Брань обычная. – Уж ты ври, завирайся, моя врушечка, Все равно ведь не поверят, моя душечка! Куковала-голосила Я до ноченьки, Коммунистов поносила Что есть моченьки! – Покричи, покричи, ты, кукушечка, Полечиться б тебе надо, моя душечка! Мне тоска, другим потеха: Издеваются! Почему-то все от смеха Надрываются! – Посмеши, попляши, поскакушечка. Ох, допляшешься до горя, моя душечка! Прыгну – влево, прыгну – вправо, Я – задорная! Ну, хоть ты мне крикни «браво», Сотня черная! – Ах-ах-ах, в чьих руках ты, игрушечка? Черносотенного стала, моя душечка?!

Просты мои песни^*

Писал я, друзья, не для славы, Не для легкой забавы, Не для сердечной услады. Не сладкие рулады, Не соловьиные трели Выводил я на нежной свирели: Просты мои песни и грубы. Писал я их, стиснувши зубы. Не свирелью был стих мой – трубой, Призывавшей вас всех на решительный бой С мироедской разбойной оравой. Не последним бойцом был я в схватке кровавой. Просты мои песни и грубы, Зато беднякам они любы. Не боялся я критики строгой: Шел упорно своею дорогой. С вами шел я, товарищи, с вами иду И идти буду вместе… пока упаду!