Том 4 . Произведения Севастопольского периода. Утро помещика
Шрифт:
Прокутился-ли помщикъ, онъ скачетъ къ нему и торгуетъ 10,000-ный лсъ, а всхъ денегъ у него тысячи не наберется. Однако онъ за весь предлагаетъ 2,000; его гонятъ въ шею, онъ скачетъ къ купцамъ, уговариваетъ, чтобы цны не надбавляли, а онъ для нихъ купитъ, только-бъ ему за хлопоты магарычи были: онъ всемъ доволенъ, онъ человкъ ничтожный! и опять детъ къ помщику и опять; потомъ ужъ помщику до зарзу: купцы не дутъ, за нимъ присылаютъ, глядишь, а за 10,000-ный лсъ онъ 500 рубликовъ задатку даетъ, да по выручк 2,000 приплатитъ, и лсъ его.
Неурожай-ли случился, ему мужичокъ за осьмину четверть на другой годъ всыпаетъ. Другой за смяны ему годъ, почитай, цлый работаетъ. Онъ привыкъ по 2 гривны пудъ сна брать, да по рублю прозжимъ спускать, другой торговли онъ и не знаетъ. 10 процентовъ въ годъ получить онъ и пачкаться не
Когда Ал[ешка] «прогоритъ» или «вылетитъ въ трубу» то это обстоятельство всегда возбуждаетъ истинную радость во всхъ его знакомыхъ, и тогда онъ, погибшій человкъ, или попадаетъ въ острогъ или спивается съ кругу. Къ несчастію Алешки, Липатки и Купріяшки изобилуютъ не въ одномъ N узд, а ихъ по всей Руси много найдется.
И досадно то, что они вс носятъ на себ самый чистый русскій характеръ, въ которомъ привыкъ видть много добраго и роднаго. Больно смотрть, какъ иностранные артисты, двки, магазинщики, художники за вещи, не имющія никакой положительной цнности, получаютъ черезъ руки нашихъ помщиковъ трудомъ и потомъ добытыя кровныя деньги русскаго народа, и, самодовольно посмиваясь, увозятъ ихъ за море, къ своимъ соотечественникамъ. Но, по крайней мр, тутъ можемъ мы обвинять европейское вліяніе, можемъ утшать себя мыслью, что люди эти спекулировали на счетъ нашихъ маленькихъ страстишекъ, въ особенности на счетъ подлйшей и обыкновеннйшей изъ нихъ – на счетъ тщеславія. Мы можемъ утшать себя мыслью, что, разрабатывая тщеславіе, они наказываютъ его. Но каково же видть Алешекъ и Купріяшекъ, успшно разрабатывающихъ незаслуженную нищету и невинную простоту народа, которыя одн причиною удачи ихъ спекуляцій. <Алешки и Купріяшки, не въ томъ, такъ въ другомъ вид всегда будутъ существовать, но разв не отъ помщиковъ зависитъ ограничить кругъ ихъ преступной дятельности?>
– Шкаликъ, поди-ка сюда, – сказалъ Николинька, подзывая его и отходя въ сторону. – Что жъ, братецъ? – наднь шапку – когда ты намренъ кончить дло съ Болхой? Наднь-же, я теб говорю, – я теб сказалъ, что, ежели ты до ныншняго дня съ нимъ не помиришься, я подамъ на тебя въ судъ, и ужъ не прогнвайся.
– Помилуйте, Васясо, я готовъ для вашей милости все прекратить и съ Болхой готовъ мировую исдлать и все, что вамъ будетъ угодно, только не обидно ли будетъ-съ, говорилъ Алешка, опять снимая шляпу.
– Ахъ, скука какая! Наднь, 20 разъ теб говорю, мн не въ шляп дло, а въ томъ, чтобы ты говорилъ толкомъ, а не болталъ всякій вздоръ; хочешь ты или нтъ кончить дло мировой? Ежели хочешь, ступай сейчасъ къ Болх и отдай ему по уговору 50 р.; ты вспомни, что ужъ вотъ 2-ая недля; ежели не хочешь, такъ скажи прямо, что не хочешь.
– Оно точно, Васясо, – отвчалъ Шкаликъ, надвая шляпу и мутно глядя черезъ плечо Князю, деньги отдать нечто, да больно обидно будетъ: наше сно разломали, наши веревки растащили, да чуть до смерти не убили, а вы съ меня же изволите деньги требовать, да судомъ изволите стращать. Сами изволите знать, мы за деньгами не постоимъ, да дло-то незаконное, а по судамъ, слава Богу, намъ не въ первой ходить, насъ и Матвй Иванычь знаютъ.
– Что?
– Впрочемъ на то есть воля Вашего Сіятельства, только насчетъ денежекъ-то извольте ужъ лучше оставить, – прибавилъ онъ, поглаживая бородку.
– Не понимаю! Такъ ты говоришь, что ты ни въ чемъ не виноватъ, что ты бабу не билъ?
– Никакъ нтъ-съ, – отвчалъ Шкаликъ, съ выраженіемъ совершеннаго равнодушія поднимая брови.
– И денегъ платить не хочешь?
– За что-жъ намъ платить? сами извольте посудить, Васясо, – отвчалъ онъ съ улыбкой, добродушно потряхивая головой.
– Ахъ, ка-кой – плутъ!!! – вскричалъ Князь, отвернувшись отъ него съ видомъ чрезвычайнаго изумленія и отвращенія. –
– Помилуйте, Васясо, – отвчалъ Шкаликъ, снимая шляпу и отступая, – мы люди маленькіе, темные.
Минутное волненіе изобразилось на лиц Шкалика при вид большихъ рукъ Николиньки, которыя, выскочивъ изъ кармановъ и сдлавъ грозный жестъ, энергически сложились за спиной. Казалось, руки эти напрашивались на другое употребленіе.
– Послушай, Шкаликъ, я совтую теб обдуматься, – продолжалъ онъ спокойне, но въ это время кто-то сзади довольно грубо толкнулъ его, прибавивъ: «позвольте». Онъ отодвинулся и, не перемняя суроваго выраженія лица, оглянулся. – Г-жа Михайлова, сопутствуемая своимъ супругомъ и выдлывая головой и глазами самыя, по ея мннію, завлекательныя маневры съ явнымъ намреніемъ обратить на себя чье-то вниманіе, вертлявой походочкой проходила къ экипажу.
– Совтую теб обдуматься, – продолжалъ Князь къ Шкалику тотчасъ же отвернувшись. – Ты самъ врно чувствуешь, что поступаешь безчестно и безсовстно. Помяни же мое слово, что, ежели не я, то Богъ жестоко накажетъ тебя за такіе гнусные дла. А тогда ужъ будетъ поздно. Лучше обдумайся.
– Извстно, Ваше Сіятельство, вс подъ Богомъ ходимъ, – съ глубокимъ вздохомъ отвчалъ Шкаликъ, но Князь, повернувъ за уголъ, уже шелъ по тропинк, ведущей въ Хабаровку. —
– Вс подъ Богомъ ходимъ, – повторилъ Шкаликъ, бросая лучезарную улыбку на окружавшихъ его слушателей.
– Замтилъ ты, Михаилъ Ивановичь, – говорила Г-жа Михайлова, усаживаясь въ новыя троечныя дрожечки на рессорахъ, – какое у него лицо непріятное. Что-то этакое злое ужасно. Ну, а ужъ ходитъ, нечего сказать, не по княжески.
– Да и слухи про него не такъ то хороши, – отвчалъ Михайло Ивановичь, глубокомысленно вглядываясь въ лоснящійся крупъ правой пристяжной. – Князь, такъ и держи себя княземъ, а это что?
Глава [3]. Кляузное дло. [87]
На прошлой недл 5 хабаровскихъ бабъ ходили въ казенную заску за грибами. Набравъ по лукошк, часу въ 10-мъ он, возвращаясь домой черезъ шкаликовскую долину (онъ снималъ ее отъ казны), присли отдохнуть около стоговъ. По шкаликовской долин, занимающей продолговатое пространство въ нсколько десятинъ, между старымъ казеннымъ лсомъ, молодымъ березникомъ и хабаровскимъ озимымъ полемъ, течетъ чуть видная, чуть слышная рчка Сорочка. На одномъ изъ ея изгибовъ расли 3 развсистыя березы, а между березами стояли стога стараго сна и вмст съ ними кидали по утрамъ причудливую лиловую тнь черезъ рчку на мокрую отъ росы шкаликовскую траву. Тутъ-то полдничали и спали бабы. Тонкая сочная трава растетъ около рчки, но ближе къ темнымъ дубамъ, стоящимъ на опушк лса, она сначала превращается въ осоку и глухую зарость, а еще ближе къ лсу только кое-гд тонкими былинками пробивается сквозь сухія листья, жолуди, сучья, каряжникъ, которые сотни лтъ сбрасываетъ съ себя дремучій лсъ и кидаетъ на сырую землю. Лсъ идетъ въ гору и чмъ дальше, тмъ сурове; изрдка попадаются голые стволы осинъ, съ подсохшими снизу сучьями и круглой, высоко трепещущей, зеленой верхушкой; кое-гд скрипитъ отъ втра нагнувшаяся двойная береза надъ сырымъ оврагомъ, въ которомъ, придавивъ орховый и осиновый подростокъ, съ незапамятныхъ временъ, гніетъ покрытое мохомъ свалившееся дерево. Но когда смотришь съ долины, видны только зеленыя макушки высокихъ деревъ, все выше и выше, все сине и сине. И конца не видать. – Березникъ, лсокъ незавидный, нешто, нешто, слга, а то и оглобля не выйдетъ. – Трава тоже пустая, тонкая, рдкая, косой не захватишь по ней. Шкаликъ скотину пускаетъ. Зато [88] мсто веселое. Въ то самое
87
Позднейшая помета Толстого.
88
Зачеркнуто: какъ поднимется солнышко и броситъ первые розовые лучи по тонкимъ, блымъ деревьямъ, да утренній втерокъ разбудитъ сочный зеленый листъ, куда мсто веселое. Мн такъ-же хорошо извстно, что