Том 4 . Произведения Севастопольского периода. Утро помещика
Шрифт:
Больше этого Князь ничего не могъ добиться отъ непонимающаго хорошенько, въ чемъ дло, Игната, но, принявъ и эти слова за согласіе, онъ съ радостнымъ чувствомъ перешелъ къ Шкалику. Шкаликъ опять на все былъ совершенно согласенъ. Князь, очень довольный приведеннымъ къ окончанію примиреніемъ, перешелъ опять къ Игнату и, слегка приготовивъ его, привелъ къ Шкалику въ переднюю, гд и заставилъ ихъ, къ обоюдному удивленію и къ своему большому удовольствію поцеловаться. Шкаликъ хладнокровно отеръ усы и, не взглядывая на Игната, простился, замтивъ, что съ нимъ денегъ только цлковый, а что онъ привезетъ остальныя завтра. «Вотъ, – думалъ Николинька, какъ легко сдлать доброе дло. Вмсто вражды, которая могла довести ихъ, Богъ знаетъ, до чего и лишить ихъ душевнаго спокойствія, они теперь искренно помирились.
Шкаликъ, не зазжая домой, отправился въ городъ, – прямо въ нижнюю слободу, и остановился у разваленнаго домика чинов[ницы] Кошановой. Исхудалая, болзненная и оборванная женщина въ чепц стояла въ углу сорнаго, вонючаго двора и мыла блье. 10-лтній мальчикъ въ одной рубашёнк, одномъ башмак съ ленточкой, но въ соломенномъ картузик сидлъ около нея и длалъ изъ грязи плотину на мыльномъ ручь, текшемъ изъ подъ корыта, 6-лтняя двочка въ чепчик съ засаленными, розовыми лентами лежала на живот посереди двора и надрывалась отъ крика и плача, но не обращала на себя ничьяго вниманія.
90
Позднейшая помета Толстого.
– Здраствуйте, Марья Григорьевна, – сказалъ Шкаликъ, възжая на дворъ и обращаясь къ женщин въ чепц, какъ бы вашего Василья Федорыча увидать?
– И, батюшка, Алексй Тарасычь, – отвчала женщина, счищая мыло съ своихъ костлявыхъ рукъ, – 4-ую недлю не вижу.
– Что такъ?
– Пьетъ! – грустно отвчала женщина.
Въ одномъ слов этомъ и голос, которымъ оно было сказано, заключалось выраженіе продолжительнаго и тяжелаго горя.
– Врите-ли, до чего дошли: ни хлба, ни дровъ, ни денегъ, ничего нтъ, такъ приходилось, что съ дтьми хоть съ сумой иди. Спасибо, добрые люди нашлись, дали работу, да и то мое здоровье какое? Куда мн стиркой заниматься? – продолжала женщина, какъ будто вспоминая лучшія времена. Вотъ только тмъ и кормлюсь: куплю въ день дв булочки, да и длю между ними, – прибавила она, какъ видно съ удовольствіемъ распространяясь о своемъ несчастіи и указывая на дтей. А печки мы, кажется, съ Пасхи не топили. Вотъ жизнь моя какая, и до чего онъ довелъ меня безчувственный, а кажется, могъ бы семью прокормить. Ума палата, кажется, по его уму министромъ только-бы быть, могъ бы въ свое удовольствіе жить и семейство… все водочка погубила. —
– A разв не знаешь, гд онъ? Мн дльце важное до него есть.
Описаніе нищеты подйствовало на Шкалика, должно быть, не такъ, какъ ожидала Марья Григорьевна; онъ презрительно посматривалъ на нее и, говорилъ ей уже не «вы», а «ты».
– Говорятъ, на съзжей сидитъ. Намедни, слышно, они у Настьки гуляли; такъ тамъ драка какая-то съ семинарскими случилась. Говорятъ, мой-то Василій едоровичъ въ сердцахъ одному палецъ откусили что-ли. Богъ ихъ знаютъ.
– Онъ теперь трезвый, я-чай?
Женщина помолчала немного, утерла глаза щиколками руки и ближе подошла къ лошади Шкалика.
– Алексй Тарасычь! вамъ врно его надо насчетъ бумагъ. Вы сами знаете – онъ вамъ ужъ писалъ, такъ, какъ онъ, никто не напишетъ. Ужъ онъ кажется самому Царю напишетъ. Сдлайте такую милость, Алексй Тарасычь, продолжала Марья Григорьевна, красня и кланяясь, – не давайте ему въ руки ничего за труды: все пропьетъ. – Сдлайте милость, мн отдайте. Видите мою нищету.
– Это ужъ тамъ ваше дло. Мое дло заплатить.
– Врите-ли, со вчерашняго утра у дтей куска хлба въ рот не было, хоть бы вы… – но тутъ голосъ Марьи Григорьевны задрожалъ, лицо ее покраснло, она быстро подошла къ корыту, и слезы покатились въ него градомъ.
– А пускаютъ ли къ нему? – спросилъ Шкаликъ, поворачивая лошадь.
Марья Григорьевна махнула рукой и, рыдая, принялась стирать какую-то салфетку.
Вс, кто только зналъ Василья Феодоровича, отзывались о немъ такъ: «О! умнйшій человкъ, и душа чудесная, только одно…»
Такое мнніе основывалось не на длахъ его, потому что никогда онъ ничего ни умнаго, ни добраго не сдлалъ, но единственно на утвердившемся мнніи о его ум, краснорчіи и на томъ, что онъ будто-бы служилъ въ Сенат. «Заслушаешься его рчей», говорили его знакомые и въ особенности т, которые обращались къ нему для сочиненія просьбъ, писемъ, докладныхъ записокъ и т. п. Въ сочиненіи такого рода бумагъ для безграмотныхъ людей и состояли съ незапамятныхъ временъ его средства къ существованію
Мы не беремся ршать вопроса, дйствительно ли существуетъ эта болзнь, къ которой особенно склоненъ извстный классъ русскаго народа, но скажемъ только одно: по нашему замчанію, главные симптомы этой болзни составляютъ безпечность, безчестный промыселъ, равнодушіе къ семейству и упадокъ религіозныхъ чувствъ, общій источникъ которыхъ есть полуобразованіе.
Хотя у[мнйшій] человкъ зналъ отчасти гражданскіе и уголовные законы, но въ бумагахъ, сочиняемыхъ имъ, ясность и основательность изложенія дла большей частью приносилась въ жертву риторическимъ цвтамъ, такъ что сквозь слова «высокодобродтельный, всемилостивйше снизойдти, одръ изнурительной медицинской болзни» и т. п., восклицательныя знаки и розмахи пера, смыслъ проглядывалъ очень, очень слабо. Это-то, кажется, и нравилось тмъ, которые обращались къ нему. Лицо его, украшенное взбитымъ полусдымъ хохломъ, выражало добродушіе и слабость; никакъ нельзя было предполагать, чтобы такой человкъ могъ откусить палецъ семинаристу.
У[мнйшій] человкъ небритый, испачканный, избитый и испитой, въ одной рубашк, лежалъ на кровати сторожа и не былъ пьянъ. Онъ внимательно выслушалъ разсказъ Шкалика о дл его съ Княземъ. Шкаликъ обращался съ Василіемъ едоровичемъ съ чрезвычайнымъ почтеніемъ. Узнавъ, что заболвшая отъ побоевъ баба была взята въ устроенную недавно Княземъ больницу и уже выздоровла, что отъ Князя никакого прошенія не поступало, а должно было поступить такого-то содержанія (Шкаликъ досталъ отъ конторщика черновое прошеніе), что свидтель былъ только одинъ, у[мнйшій] человкъ сказалъ, что никто, кром его, не можетъ устроить этаго дла, но что онъ, такъ и быть, берется за него, тмъ боле, что Шкалику выгодне, вмсто того, чтобы платить 50 р. какому-то (Рюрику) [91] мужлану, заплатить ему хоть 15. «Такъ-то, братъ Алешка», – сказалъ онъ, приподнимаясь. – «Такъ точно», – отвчалъ Шкаликъ. Посл этаго умнйшій человкъ, не слушая обычныхъ лестныхъ словъ Шкалика насчетъ своего высокаго ума, впалъ въ задумчивость. Плодомъ этой задумчивости были дв бумаги слдующаго содержанія: 1) По титул: такого-то и туда прошенія, а о чемъ тому слдуютъ пункты. 1) Прозжая туда-то и туда-то, нашелъ на полян такой-то и такой-то сно мое расхищеннымъ (ночью должно было разломать два стога и увезти во дворъ); 2) похитителями были хабаровскіе крестьяне, въ чемъ я удостоврился, заставъ ихъ на мст преступленія. 3) Увидавъ, что гнусный и преступный замыселъ ихъ открыть, они возъимли намреніе лишить меня жизни, но всемилостивйшее Провидніе спасло меня незримымъ перстомъ своимъ и т. д.; 4) и потому прошу, дабы съ злоумышленными похитителями онаго сна, и грабителями поступлено было по законамъ. Къ подач надлежитъ туда-то, сочинялъ такой-то и т. д.
91
Бранное выраженіе, означающее грубый мужикъ.
2-ая бумага – отзывъ на прошеніе, которое могъ подать Князь.
Въ числ похитителей сна, означенныхъ въ прошеніи моемъ, поданномъ тогда-то, преждевременно разршившаяся безжизненнымъ плодомъ женщина Аенья Болхина не находилась, а поэтому въ несчастіи, ее постигшемъ, я не могъ быть причиненъ. Но, какъ слышно, произошло то отъ побоевъ мужа ея, наказывавшаго ее за распутное поведеніе. Боясь же открыть свое преступленіе помщику своему, студенту, князю Нехлюдову, имвшему къ выше упомянутой Аеньи особенное пристрастіе (что видно изъ того, что она была тотчасъ же взята для пользования на барскій дворъ), вышеупомянутый крестьянинъ Болха ложно показалъ, что она находилась во время покражи моего сна и буйства, произведеннаго хабаровскими крестьянами такого-то числа на Савиной полян, и что я могъ быть причиною несвоевременнаго ея разршенія и т. д.
У[мнйшій] человкъ получилъ тотчасъ же общанные 15 р., изъ которыхъ только полтинникъ, и то съ бранью перешелъ въ руки притащившейся съ дтьми въ слезахъ Марьи Григорьевны, а на остальныя же умнйшій человкъ и министръ продолжалъ быть болнъ, т. е. пить запоемъ. Шкаликъ съ радостной улыбкой получилъ, въ замнъ 15 р., дв краснорчивыя, драгоцнныя бумаги. Эти-то бумаги находились уже въ его кармазинномъ карман, когда онъ посл обдни глубокомысленно говорилъ князю: «Вс подъ Богомъ ходимъ, Ваше Сіятельство».