Том 4 . Произведения Севастопольского периода. Утро помещика
Шрифт:
Невыразимо грустное чувство овладло имъ, когда онъ слъ опять на лавку, и въ изб водворилось молчаніе, прерываемое только хныканьемъ бабы, удалившейся подъ полати и утиравшей слезы рукавомъ рубахи; онъ понялъ, что значитъ для этихъ людей разваливающаяся избенка, обваленный колодезь съ лужей, гніющія ветлы передъ кривымъ оконцемъ, клевушки и сарайчикъ. Онъ понялъ, что какое бы ни было ихъ гнздо, они не могутъ не любить его. Пускай вся жизнь ихъ прошла въ немъ въ тяжеломъ труд, гор и лишеніяхъ; но все-таки это было ихъ гнздо, въ немъ выражалась вся 50-лтняя трудная ихъ деятельность.
– Какже ты, Иванъ, не сказалъ при мір прошлое Воскресенье, что теб нужна изба, я теперь не знаю, какъ помочь теб.
Чурисъ погнулъ голову на сторону и медленно моргая, съ принужденнымъ вниманіемъ, слушалъ Николиньку, какъ человка, котораго нельзя не слушать, хотя онъ и говоритъ вещи, совершенно до насъ не касающіяся и нисколько неинтересныя.
– Но вдь я не могу всмъ давать все, что отъ меня требуютъ. Ежели-бы я не отказывалъ всмъ, кто у меня проситъ лса, скоро у меня ничего не осталось, и я не могъ бы дать тому, кто истинно нуждается. Затмъ-то я и отдлилъ заказъ и опредлилъ его для исправленія крестьянскаго строенія. Лсъ этотъ теперь ужъ не мой, а вашъ – крестьянскій, и ужъ я имъ не могу распоряжаться, а распоряжается міръ, какъ знаетъ. Ты приходи нынче на сходку, я міру поговорю о твоей просьб, коли онъ присудитъ теб избу дать, такъ и хорошо, а у меня ужъ теперь лсу нтъ. Я отъ всей души желаю помочь, но дло уже не мое, a мірское.
– Много довольны вашей милостью, – отвчалъ смущенный Чурисъ, – коли на дворъ лску ублаготворите, такъ мы и такъ поправимся.
– Нтъ, ты приходи.
– Слушаю.
Николиньк видно хотлось еще спросить что-то, онъ не вставалъ и посл довольно непріятнаго для него молчанія, онъ робко спросилъ, заглядывая въ пустую нетопленную печь: – Что вы ужъ обдали?
Подъ усами Чуриса обозначилась нсколько насмшливая и вмст грустная улыбка, онъ не отвчалъ.
– Какой обдъ, кормилецъ? – тяжело вздыхая, проговорила баба: – хлбушка посндали, вотъ и обдъ нашъ. За сныткой нынче ходить неколи было, такъ и щецъ сварить не изъ чего, что кваску было тамъ – ребятамъ дала.
– Нынче постъ голодный, Ваше Сіятельство, – вмшался Чурисъ, – хлбъ, да лукъ, вотъ и пища наша мужицкая. Еще слава-ти Господи, хлбушка-то у меня, по милости Вашей, по сю пору хватило, а то сплошь и хлба-то нту, а луку нын взд недородъ, у Михаила Брюхина за пучокъ по грошу берутъ, а покупать нашему брату не откуда. Съ пасхи, почитай, что и въ Церкву не ходилъ: – свчку Микол не на что купить.
Николинька зналъ въ какой бдности живутъ крестьяне, но мысль эта была такъ невыносимо тяжела для него, что онъ противъ воли забывалъ истину и всякій разъ, когда ему напоминали ее, у него на сердц становилось еще грустне и тяжеле.
– Отчего вы такъ бдны? – сказалъ онъ, думая вслухъ.
– Да какъ-же намъ и быть, батюшка, какъ не бднымъ? Земля наша какая? вы сами изволите знать, глина, бугры, да и то, видно, прогнвали мы Бога, вотъ ужъ съ холеры, почитай, хлба не родитъ. Луговъ и угодьевъ опять меньше стало, которыя позаказали, которыя попридрали. Дло мое одинокое, старое…, гд
– Какъ же быть, вдь міръ не согласится съ тебя земли сложить.
– Извстно дло, коли землей владать, то и барщину править надо, какъ-нибудь малаго дождусь, только будетъ милость ваша насчетъ училища его увольте, а то намедни Земской приходилъ, говорилъ Его Сіятельство гнваться изволятъ, что мальчишки нтъ. – Вдь какой у него разумъ, Ваше Сіятельство, онъ еще и ничего не смыслитъ.
– Нтъ, Иванъ, мальчикъ твой ужъ можетъ понимать, ему учиться пора. – Вдь я для твоего-же добра говорю, ты самъ посуди, какъ онъ у тебя подрастетъ, хозяиномъ станетъ, да будетъ граммоти знать и считать будетъ умть, и въ Церкви читать, вдь все у тебя дома съ Божьей помощью лучше пойдетъ, – договорилъ Николинька, стараясь выражаться какъ можно популярне.
– Не спорно, Ваше Сіятельство, да дома-то побыть некому: мы съ бабой на барщин, онъ хоть и маленекъ, а все подсобляетъ: и скотину загнать, лошадей напоить. Какой ни есть, а все мужикъ, – и онъ съ улыбкой опять провелъ рукою по его лицу.
– Все таки ты присылай его, когда ты самъ дома, и когда ему время, – слышишь.
– Слушаю, – неохотно отвчалъ Чурисъ.
– Да, я еще хотлъ сказать теб, – сказалъ Николинька, – отчего у тебя навозъ не довоженъ?
– Какой у меня навозъ? и возить нечего, 2-хъ кучь не будетъ. Скотина моя какая: кобыла, да коровенка, а телушка осенью изъ телятъ Ш[калику?] отдалъ вотъ и скотина моя.
– Отчего-жъ у тебя скотины мало, а ты осенью ей телку изъ телятъ отдалъ?
– Кормить нечмъ.
– Разв соломы не достанетъ теб на 2-хъ коровъ-то, вдь у другихъ достаетъ.
– У другихъ земли навозныя, а моя земля глина.
– Такъ вотъ ты и навозь, чтобы не было глины и чтобы было чмъ скотину кормить.
– Да и скотины-то нту. Какой будетъ навозъ. – Опять и то сказать, Ваше Сіятельство, не навозъ хлбъ родитъ, а все Богъ. Вотъ у меня лтось на прсномъ осьминник 6 копенъ стало, а съ навозной и крестца не собрали. Никто, какъ Богъ, – прибавилъ онъ со вздохомъ. – Да и скотина мн ко двору нейдетъ, вотъ лтось одна телка сдохла, другую продали, и за прошлый годъ важная корова пала. – Все мое несчастье.
– Ну, братецъ, чтобы ты не говорилъ, что у тебя скотины нтъ отъ того, что корму нтъ, а корму нтъ, оттого, что скотины нтъ, вотъ возьми себ 7 р. с., – сказалъ Николинька, доставая и разбирая скомканную кучку асигнацій изъ кармана шароваръ, и купи себ на мое счастье корову, а кормъ бери съ гумна, я прикажу. Смотри же, чтобы къ будущему Воскресенью у тебя была корова, я зайду.
Чурисъ такъ долго съ улыбочкой переминался, не подвигая руку за деньгами, что привелъ Николиньку въ краску и заставилъ протянутую руку Николиньки дрожать отъ напряженія и положить наконецъ деньги на столъ.