Том 9. Лорд Бискертон и другие
Шрифт:
— А кроме того, мне не понравилась его внешность.
— Чья это?
— Лорда Ханстэнтона.
— Не говори про этого субъекта, он у меня в печенках сидит!
— У меня тоже, — согласился Джордж. — Вот я и говорю…
— Открыть тебе кое-что?
— Да?
— Вторая моя жена — заметь, не первая! — желает, чтоб Молли вышла за него замуж! Ты заметил его за обедом?
— Да, — терпеливо подтвердил Джордж. — И мне не нравится его внешность. Мне он показался холодным и зловещим. Из тех мужчин, которым ничего не стоит разбить сердце юной увлекающейся девушки. Мисс Уоддингтон нужен муж,
— Жена у меня полновата, — заметил Уоддингтон.
— Прошу прощения?
— Толстая чересчур.
— У мисс Уоддингтон, осмелюсь сказать, на редкость красивая фигура!
— Слишком много ест и не двигается, вот в чем беда. Ей бы пожить с годик на ранчо да поскакать верхом по прериям…
— Как-то на днях я случайно увидел мисс Уоддингтон в костюме для верховой езды. До чего же он ей идет, просто восхитительно! Очень многие девушки так нелепы в бриджах, только не она! Они подчеркивают необыкновенную, я бы сказал, мальчишескую легкость осанки! По-моему, одно из главных…
— Она у меня поскачет! — взорвался Уоддингтон. — Еще как! Я человек женатый, Линч, женатый дважды — первая моя жена, бедняга, уже умерла, — и могу тебе кое-что посоветовать. Чтобы иметь власть над женой, мужчине требуется полная финансовая независимость. И не старайся подчинить жену, если через пять минут придется клянчить у нее на сигару. Полная финансовая независимость, Минч, — вот главное. И скоро я ее добьюсь. Недавно я наскреб некоторую сумму — какими способами, говорить не будем, и купил большой пакет акций в Голливудской кинокомпании. Слыхал? Это в Калифорнии. Не слыхал, так услышишь. Компания разрастается, скоро я сделаю огромное состояние!
— Кстати, о кино, — живо откликнулся Джордж. — Не стану отрицать, многие актрисы необыкновенно красивы, но им недостает — да-да, недостает! — этой глубокой чистоты. Для меня мисс Уоддингтон…
— Огромный куш отхвачу!
— Сразу видишь, что она…
— Тысячи и тысячи долларов. А уж потом…
— Поэт писал, что одна девушка «ступила робкой ножкою на грань, где встретились река и ручеек, прекраснейшее место…».
— Да, и тесто тоже, — покивал головой Уоддингтон, — но самая большая беда — сладкое. Если женщина напихивает в себя столько пудингов, например хоть сегодня, так обязательно наберет вес. Сколько я ей говорил…
Что мистер Уоддингтон намеревался сказать, навсегда останется еще одной тайной истории. Когда он набрал воздуха, дверь приотворилась, и возникло лучистое видение. Хозяин оборвал фразу на середине, а сердце гостя, кувыркнувшись три раза, стукнулось о передние зубы.
— Мама просила посмотреть, что с тобой, — сказала Молли. Уоддингтон постарался приосаниться и совсем немного не дотянул до благородного, достойного вида.
— Ничего, душенька, со мной не стало. Урвал минутку спокойно побеседовать с молодым другом…
— Папочка! Какие могут быть сейчас беседы? В доме полно важных гостей.
— Подумаешь! Важные! — фыркнул Уоддингтон. — Сборище тухлых пузанов. Там, у нас, их бы линчевали за один внешний вид!
— Особенно тобой интересовался
— Ну его к лешему! — величаво изрек Уоддингтон.
Молли, обняв отца за шею, ласково его поцеловала, что исторгло у Джорджа страдальческий всхлип, похожий на захлебывающийся вскрик сильного пловца.
— Ну, папочка! Не капризничай. Ступай наверх и будь с ними полюбезнее. А я останусь здесь и развлеку мистера…
— Его зовут Пинч, — подсказал Уоддингтон, нехотя поднимаясь и направляясь к двери. — Встретил его на тротуаре. Там, где мужчины — это мужчины. Попроси, пусть тебе расскажет про Запад. Заслушаешься! Очень, очень занимательно. Прямо заворожил меня своими историями. Решительно заворожил. А меня зовут, — несколько непоследовательно заключил он, нашаривая дверную ручку, — Сигсби Хорейшо Уоддингтон. И мне плевать, пусть весь свет знает!
Главный недостаток человека застенчивого — то, что в кризисные минуты жизни он совершенно не походит на смелое и предприимчивое существо, каким рисуется себе в одиноких мечтаниях. Джордж Финч, очутившись в ситуации, какой так часто жаждал — наедине с нею, почувствовал, что его истинное «я» подменили неуклюжим дублером.
Тот, кого он знал по дневным мечтаниям, был обаятелен, раскован, остроумен и красноречив. Что там, он был красив, и сразу было понятно, как он добр. Умен — вне всякого сомнения, это сразу становилось ясно, но не в той холодной, сухой манере, которая модна в наши дни. Какими бы искрами ни блистал его разговор, было ясно, что человек он сердечный и, несмотря на все свои дарования, не чванлив. Глаза приятно сияют, губы складываются в чарующую, обаятельную улыбку, руки изящны и прохладны, а накрахмаленная грудь рубашки ни капельки не топорщится. Короче, Джордж мечтаний, был истинным ответом на девичьи молитвы.
И как же отличался от него тот отвратительный субчик, застывший на одной ноге в библиотеке дома № 16! Во-первых, тот явно не причесывался несколько дней, редко мыл руки и отчего-то весь напыжился. Кроме того, брюки у него пузырились на коленках, галстук съехал к левому уху, а накрахмаленный перед рубашки топорщился, словно грудь нахохлившегося голубя. Да-а, тошнотворная картинка!
Однако внешность, как известно, еще не все. Если б эта жалкая личность сумела блистать хоть десятой долей того остроумия, каким блистал воображаемый Джордж, кое-какие обломки крушения еще можно было бы спасти. Так нет же! Этот жалкий недотепа еще и онемел! Он мог только кашлять, прочищая горло. Попробуй завоюй сердце хорошенькой девушки хрипловатым покашливанием!
Лицу, как он ни старался, не удавалось придать никакого мало-мальски сносного выражения. Когда он попытался изобразить обаятельную улыбку, получилась кривоватая усмешка. А когда усмешку убрал, лицо застыло в зловещем оскале.
Но больше всего жгла душу Джорджа неспособность выдавить хоть слово. После ухода Уоддингтона протянулось едва ли секунд шесть, но Джорджу показалось, что прошло не меньше часа. Подхлестнув себя, он сипло выдавил:
— Я не Пинч.
— Да? — живо откликнулась девушка. — Как забавно!