Тотальные институты
Шрифт:
Одним из интересных способов эксплуатации больничной системы, к которому прибегали некоторые пациенты, было общение с внешними людьми. Интерес к взаимодействию с внешними людьми был связан с тем, что в больнице пациенты были чем-то вроде отдельной касты, а также с мифами, сопутствующими стигматизирующему ярлыку безумия. Хотя одни пациенты утверждали, что им некомфортно общаться с не-пациентами, другие, указывающие на другую сторону той же монеты, считали, что общение с не-пациентами полезнее для здоровья и к тому же является своеобразной рекомендацией. Кроме того, внешние люди обычно реже унижали пациентов из-за их статуса, чем сотрудники больницы; внешние люди не знали, насколько низким является положение пациента. Наконец, некоторые пациенты говорили, что им надоело обсуждать свое заточение и свой случай с другими пациентами и поэтому они смотрели на разговоры с внешними людьми как на способ забыть культуру пациентов [362] . Общение с внешними людьми могло служить для пациента подтверждением того, что он не является психически больным. Поэтому естественно, что на территории больницы и в досуговом центре осуществлялся «переход», служивший важным источником уверенности в том, что пациент на самом деле ничем не отличался от здорового человека и что здоровые люди на самом деле не так уж умны.
362
Все эти проблемы можно, конечно, найти в любой стигматизированной группе. Иронично, что пациенты, говоря: «Мы просто отличаемся от нормальных людей, вот и все», не понимают, как и остальные «нормальные девианты», что это одно из самых стереотипных, предсказуемых и «нормальных» убеждений в любой стигматизированной группе.
В социальной системе больницы было несколько стратегических точек, в которых можно было установить
363
Ни одна пациентка не смогла «преуспеть» в налаживании социальных отношений с этой группой. Между прочим, дети проживавших в больнице врачей были единственной категорией не-пациентов, которая не демонстрировала явную кастовую дистанцию по отношению к пациентам; почему, я не знаю.
Важнейший способ эксплуатации системы в Центральной больнице состоял, вероятно, в получении назначения, «удобного для эксплуатации», то есть какой-либо специфической работы, формы отдыха, способа лечения или места в палате, открывающего доступ к определенным практикам вторичного приспособления, часто — ко всему их набору. Эту тему можно проиллюстрировать сообщением бывшего заключенного британской тюрьмы в Мейдстоне:
Три раза в год в конце каждого отчетного периода мы, работавшие в отделе образования, посылали в тюремную комиссию отчет о достижениях по разным курсам. Мы производили горы чисел, чтобы показать количество заключенных, посещавших те или иные занятия. Мы писали, например, что одним из самых популярных курсов была дискуссионная группа по теме «Текущие события». Мы не говорили, почему она была так популярна, а дело было в том, что добродушная женщина, которая проводила дискуссии каждую неделю, приносила табак для своих слушателей. Занятия проходили в клубах сизого дыма, и пока преподавательница вещала о «текущих событиях», класс, состоявший из старожилов тюрьмы, лоботрясов и бестолочей, наслаждался бесплатным куревом! [364]
364
Heckstall-Smith. Op. cit. P. 65.
Пациенты могут стремиться получить определенное назначение, чтобы использовать соответствующие возможности, или же эти возможности могут возникать после получения назначения, и тогда они становятся поводом держаться за него. В любом случае «эксплуатация назначения» — одна из основных черт, объединяющих психиатрические больницы, тюрьмы и концентрационные лагеря. Постоялец старается — даже больше, чем в случае простых кустарных изобретений, — создать у надлежащих официальных лиц впечатление, что он добивается назначения из подобающих побуждений — особенно когда назначение осуществляется на добровольной основе и предполагает относительно тесное сотрудничество между персоналом и постояльцами, так как в подобных случаях часто ожидают «искренних усилий». В этих случаях может казаться, что постоялец активно соглашается со своим назначением, а значит — и с представлением института о нем, тогда как на самом деле получение им выгоды от назначения вбивает клин между ним и повышенными ожиданиями института на его счет. В действительности принятие назначения, от которого можно было бы тем или иным способом отказаться, запускает ритуальную игру в хорошее мнение между постояльцем и персоналом и формирует у персонала отношение к постояльцу, которое последнему легче корректировать посредством манипулятивных действий, чем обычное отношение.
Первый общий момент, уже упоминавшийся мной, заключается в том, что если рабочее задание предполагает создание определенного продукта, то его исполнитель, скорее всего, будет иметь возможность неформально пожинать некоторые плоды своего труда. В больнице те пациенты, которых назначали на кухню, могли раздобыть себе дополнительную еду [365] ; работавшие в прачечной чаще имели чистую одежду; работавшие в обувной мастерской редко нуждались в хороших ботинках. Точно так же пациенты, обслуживавшие теннисный корт для персонала и пациентов, имели возможность часто играть в теннис и пользоваться новыми мячами; добровольный помощник библиотекаря первым получал новые книги; работавшие в фургонах-холодильниках могли охладиться летом; пациенты, работавшие на центральном складе одежды, могли хорошо одеваться; пациенты, которых санитары отправляли в буфет за сигаретами, конфетами или напитками, часто получали кое-что из того, за чем их посылали [366] .
365
Ср. со случаем британской психиатрической больницы, описанным в: Donald Mei Johnson, Norman Dodds (eds.). The Plea for the Silent (London: Christopher Johnson, 1957). P. 17–18: «Вскоре я сошелся с двумя относительно здоровыми людьми из тридцати или больше пациентов, лежавших в палате. Первый — молодой парень, которого я упоминал раньше; повар с радостью согласился, чтобы я помогал на кухне, и в качестве награды я каждый день получал две дополнительные чашки чая».
Пример из концентрационного лагеря приводится в: Kogon. Op. cit. P. 111–112: «Собак, которые были почти у каждого офицера СС, за колючей проволокой кормили мясом, молоком, крупой, картошкой, яйцами и кровью; еда была настолько хорошей, что многие голодавшие заключенные пользовались малейшей возможностью поработать на псарне, надеясь стащить немного собачьей еды».
Дон Дево приводит иллюстрацию из тюрьмы, описывая остров Макнейл (Don Devault. McNeil Island // Cantine, Rainer. Op. cit. P. 92): «Справиться с нехваткой еды очень помогала работа во фруктовом саду во время сбора урожая. Мы съедали там столько фруктов, сколько могли, и еще много приносили другим заключенным. Также неплохо было оказаться в ремонтной бригаде; нас могли послать чинить проводку в курятнике, где мы могли попутно сварить себе яйцо, или чинить раковину на кухне, где мы могли стащить пожаренный поваром бифштекс, пока никто не смотрит, или дополнительную бутылку молока».
Хекстолл-Смит, бывший заключенный британской тюрьмы Уормвуд-Скрабс, сообщает (Heckstall-Smith. Op. cit. P. 35): «Большую часть времени я сажал капусту и пропалывал посадки зеленого лука. Так как нам никогда не давали свежих овощей, в первые дни я ел столько лука, что боялся, как бы надзиратели не обратили внимание на поредевшие грядки».
366
Следует отметить, что, хотя все эти действия довольно находчивы, описанное Далтоном (Dalton. Op. cit. P. 199ff.) использование материалов и оборудования промышленно-торгового предприятия в личных целях отличается размахом и колоритом, почти недостижимыми для постояльцев тотальных институтов. За еще более впечатляющими достижениями следует обратиться к великой «организационной» операции, проведенной американскими военнослужащими в Париже в конце европейской фазы Второй мировой войны.
Помимо этих прямых способов использования назначений существовало и множество косвенных [367] . Например, некоторые пациенты просились в тренажерный зал, располагавшийся в подвале, потому что там они иногда могли использовать относительно мягкие маты, чтобы поспать днем, — одно из основных желаний в больнице. Точно так же некоторые пациенты из приемного отделения с нетерпением ждали бритья, проводившегося дважды в неделю, потому что, если парикмахерское кресло было свободно, они иногда могли сесть в него, чтобы отдохнуть несколько минут в комфортных условиях. (Инструкторы тренажерного зала и парикмахеры знали, что, стоит им отвернуться, какой-нибудь пациент воспользуется обстоятельствами, как это постоянно и происходило.)
367
В литературе о тотальных институтах можно найти несколько прекрасных примеров. Заключенные иногда соглашаются работать на фермах и в карьерах даже зимой из-за свежего воздуха и физических упражнений (Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 60), проходят заочные курсы строительного проектирования, чтобы организовать побег (Thomas Е. Gaddis. Birdman of Alcatraz [New York: New American Library, 1958]. P. 31), или записываются на юридические курсы, чтобы научиться излагать обстоятельства своего дела, и на курсы по искусству, чтобы воровать свежие фрукты, служащие моделями (J.F.N. 1797. Corrective Training: An Unofficial Report // Encounter. 1958. Vol. 10. May. P. 17). Когон (Kogon. Op. cit. P. 83) сообщает о работе в концентрационном лагере: «Из всех условий работы заключенных интересовали преимущественно две вещи: помещение и огонь. Это приводило к серьезной борьбе за то или другое зимой. Заключенным-бригадирам давали огромные взятки, чтобы получить работу рядом с огнем, даже на улице».
368
Нелегитимное использование лазарета, безусловно, — традиционная тема в тотальных институтах. Пример из военно-морского флота см. в: Мелвилл. Указ. соч. с. 171: «Но, несмотря на все это, несмотря на мрак и духоту лазарета, на которые записавшийся в больные вынужден обречь себя до тех пор, пока врач не объявит его исцеленным, бывает много случаев, особенно во время длительных периодов дурной погоды, когда мнимые больные готовы вынести мрачное лазаретное заточение, лишь бы не страдать от тяжелой работы и мокрых бушлатов».
Многие назначения, вполне ожидаемо, позволяли пациентам вступать в контакты с представителями интересующего их пола — практика вторичного приспособления, которая используется и частично легитимируется во многих досуговых и религиозных организациях в гражданском обществе. Точно так же некоторые назначения позволяли двум людям, разделенным внутренней системой сегрегации мест проживания в больнице, «встречаться» [369] . Например, пациенты приходили на кинопоказы и благотворительные представления в здании с актовым залом немного загодя, заигрывали с представителями противоположного пола, а затем пытались сесть в зале рядом или, если они не сидели, наладить каналы коммуникации таким образом, чтобы продолжать эту активность во время представления [370] . Возможность для подобной коммуникации возникала и при выходе из зала, что придавало вечернему событию сходство с социальной жизнью небольшого городка. Собрания Анонимных Алкоголиков на территории больницы исполняли аналогичные функции, позволяя пациентам (теперь ставшим друзьями), чьи пьяные выходки привели их в больницу, собираться раз в две недели, чтобы обменяться сплетнями и поддержать дружеские связи. Схожим образом использовались спортивные мероприятия. Во время турнира по волейболу между отделениями было обычным делом, если после каждого сигнала об окончании игрок устремлялся к боковой линии, чтобы подержаться за руки со своей девушкой, которая, в свою очередь, хотя ее, скорее всего, отпустили из палаты, только чтобы посмотреть игру, на самом деле пришла, чтобы подержаться за руки.
369
Норман (Norman. Op. cit. P. 44) приводит пример из британской тюрьмы (стиль автора сохранен): «Короче, построение больных — самая потешная вещь; если в списке больных двадцать мужиков, может, один из них и хворает, но большинство парней строятся либо потому, что не хотят идти на работу этим утром, либо они договорились с кем-то из другого здания, что тот тоже скажется больным, чтобы повидаться. Это один из немногих способов точно договориться о встрече и сдержать обещание. В некоторых очень больших тюрягах дружбан может сидеть в одном здании, а ты в другом, и очень может быть, что ты не сможешь свидеться с ним, а он — с тобой за все время, пока вы там сидите, даже если вы сидите там годами. Так что нужно обо всем условиться, чтобы встретиться».
370
Тюремные часовни, по всей видимости, иногда становятся местом встреч для гомосексуалов, чем позорят религию. См., например: Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 117–118.
Одним из специфических назначений, эксплуатировавшихся в психиатрической больнице для общения с другими пациентами и «встреч», была терапия. В Центральной больнице основными формами психотерапии были групповая терапия, танцевальная терапия и психодрама. Все они проходили в относительно непринужденной атмосфере и, как правило, привлекали пациентов, которые искали контактов с противоположным полом. Психодрама подходила для этого, так как во время представлений приглушали свет, а танцевальная терапия — так как она часто предполагала бальные танцы с избранным партнером.
Одним из наиболее распространенных оснований для принятия назначения в больнице было стремление выбраться из палаты и освободиться от надзора, контроля и физического дискомфорта в ней. Палата была чем-то вроде поршня, который заставлял пациентов по своей воле искать возможности участия в любых больничных мероприятиях и позволял легко придавать им видимость успешности [371] . Что бы ни предлагал персонал — работу, терапию, отдых или даже просветительские беседы, обычно толпа желающих была обеспечена просто потому, что предлагаемая активность, в чем бы она ни состояла, чаще всего означала значительное улучшение условий жизни. Так, записавшиеся на занятия по искусству имели возможность покидать палату и проводить половину дня в прохладном, тихом подвале, рисуя под ненавязчивой опекой женщины из высшего класса, дававшей еженедельные благотворительные уроки; большой фонограф проигрывал классическую музыку, и на каждом занятии раздавали конфеты и фабричные сигареты. Поэтому в целом пациентов было легко вовлечь в любое дело.
371
Аналогичная ситуация бывает и в тюремных камерах. См., например: Norman. Op. cit. P. 31. Для некоторых глав семейств жена и дети выступают таким же поршнем, заставляющим мужчин отправляться играть в боулинг, выпивать, рыбачить, посещать конференции и заниматься другими делами за стенами дома. Если рассматривать эти виды активности сами по себе, сложно объяснить, какое удовольствие в них находят.
Если выполнение заданий по уходу за палатой (например, толкание полировальной доски) откровенно представлялось санитарами, медсестрами и зачастую врачами в качестве принципиального способа улучшения условий жизни, то прохождение какой-либо разновидности психотерапии обычно не определялось персоналом в соответствии с принципом quid pro quo [372] , поэтому участие в этих «высших» формах терапии можно рассматривать как практику вторичного приспособления, если ее осуществляют ради получения определенных преимуществ. Обоснованно или нет, но многие пациенты также считали, что участие в этих видах деятельности будет восприниматься как признак их «излечения», и некоторые думали, что по выходе из больницы это участие можно было бы представить работодателям и родственникам в качестве доказательства того, что они действительно вылечились. Пациенты также полагали, что желание принимать участие в этих формах терапии позволит им заручиться поддержкой терапевта в их попытках улучшить условия жизни в больнице или выйти на свободу [373] . Так, например, один пациент, о котором говорилось выше, тот, который быстро научился эксплуатировать больничную систему, ответил другому пациенту, спросившему у него, как он планирует выбраться: «Приятель, я собираюсь ходить на все занятия».
372
Услуга за услугу (лат.).
373
Главным примером здесь служит религиозное рвение, проявленное заключенными, когда в американских тюрьмах впервые появились священники. См.: Harry Elmer Barnes, Negley К. Teeters. New Horizons in Criminology (New York: Prentice-Hall, 1951). P. 732.