Товарищ мой

Долматовский Евгений Аронович

СТАРЫЙ БАРАБАНЩИК

Юный барабанщик, юный барабанщик, Он стучит, как сердце,— тук-тук-тук. Поднимает флаги пионерский лагерь, Юный барабанщик тут как тут. Дальние дороги, близкие тревоги, Заклубились тучи впереди. Ты уже не мальчик, храбрый барабанщик, Сверстников на подвиг выводи! Били — не добили, жгли — да не спалили, Почему так рано стал ты сед? По далеким - странам с верным барабаном Мы прошли, оставив добрый след. Времечко такое — не ищи покоя, Взрослый барабанщик, взрослый век. Поднимай, дружище, мир из пепелища, Выручай планету, человек! А вокруг кликуши, маленькие души, И кричат и шепчут все они: — Барабанщик старый, запасись гитарой. Барабан не моден в наши дни. С арфою и лютней тише и уютней! Это нам известно с детских лет. Но покамест рано жить без барабана, Я его не брошу. Нет, нет, нет! Младшим или старшим, дробью или маршем Мы еще откроем красоту. Старый барабанщик, старый барабанщик, Старый барабанщик на посту. 1962

«Нет

минуты, когда б не стреляли...»

Нет минуты, когда б не стреляли На планете Земля. Нет секунды, когда б не пылали Города и поля, Словно в доброй земной оболочке Скрыты тайны войны И все время в какой-нибудь точке Прорываться должны. Тридцать лет я стою в карауле, На пороге огня. Все ракеты, все мины, все пули Снова ранят меня. Снова смерть над землей прожужжала, Снова метят в зарю. Потому я так редко и мало О любви говорю. 1963

«Загадочная русская душа...»

Загадочная русская душа... Она, предмет восторгов и проклятий, Бывает кулака мужского сжатей, Бетонные препятствия круша. А то вдруг станет тоньше лепестка, Прозрачнее осенней паутины. А то летит, как в первый день путины Отчаянная горная река. Загадочная русская душа... О ней за морем пишутся трактаты, Неистовствуют киноаппараты, За хвост комету ухватить спеша. Напрасный труд! Пора бы знать давно: Один Иванушка за хвост жар-птицы Сумел в народной сказке ухватиться. А вам с ним не тягаться все равно. Загадочная русская душа... Сложна, как смена красок при рассветах. Усилья институтов и разведок Ее понять — не стоят ни гроша. Где воедино запад и восток И где их разделенье и слиянье? Где северное сходится сиянье И солнечной энергии исток? Загадочная русская душа... Коль вы друзья, скажу вам по секрету: Вся тайна в том, что тайны вовсе нету, Открытостью она и хороша. Тот, кто возвел неискренность и ложь В ранг добродетелей, понять бессилен, Что прямота всегда мудрей извилин. Где нет замков — ключей не подберешь. И для блуждающих во мгле закатной, Опавших листьев золотом шурша, Пусть навсегда останется загадкой Рассвет в апреле — Русская душа! 1963

КОЛЮЧИЕ

Всегда в порядке, добрые, Приятные, удобные, Они со всеми ладят И жизнь вдоль шерстки гладят. Их заповедь — смирение, Их речи — повторение. Сияние улыбок, Признание ошибок... А я люблю неистовых, Непримиримых, искренних, Упрямых, невезучих, Из племени колючих. Их мучают сомнения И собственные мнения, Но сердце их в ответе За все, что есть на свете. Не берегут колючие Свое благополучие, И сами лезут в схватку, И режут правду-матку! А если ошибаются, Больнее ушибаются, Чем тот, кто был корыстен В опроверженье истин. Не у природы ль учатся Они своей колючести? Ведь там, где нежность скрыта, Есть из шипов защита. 1963

«Как мало сверстников моих — врачей...»

Как мало сверстников моих — врачей! На медицинский подавались редко: На пьедесталы доменных печей Мальчишек возводила пятилетка. Гуманная профессия, прости, Но нам тогда казалось главным делом — Не человека одного спасти, А человечество — ну, как бы в делом. Однако находились чудаки, Которые и в этот век железный Шли в эскулапы, моде вопреки, Для исцеленья всех от всех болезней. Когда на нас свалились горы мук, То пригодился их нешумный опыт, И слава богу, что хватило рук Все наши раны рваные заштопать. А нынче медицина впереди, Былое небрежение забылось, Ведь сердце женское в мужской груди Недаром восемнадцать суток билось. И мы теперь готовы послужить Науке о спасенье человека. Дезинфицируйте свои ножи, Вперед, хирурги, чародеи века. Но слишком мы привыкли отдавать, Тонуть, радируя, что все в порядке. Не нам подсадят сердце, а опять У нас возьмут сердца для пересадки. 1968

ВОЗЛОЖЕНИЕ ВЕНКОВ НА БАЛТИКЕ

На крейсере стопорят ход. Простуженный голос военный По радио передает Команду — начать построенье. От носа до самой кормы, Вдоль палуб, надстроек, орудий Шеренгою замерли мы В раздумье — Что было, что будет. На мачте насупился флаг, Ушел из-под действия солнца, И грустно и медленно так Оркестра колышется бронза. Тогда и берут моряки На досках распятую хвою, За борт опускают венки На встречу с водою живою. Гремит троекратный салют, Как будто бы море качая, И рядом с венками плывут, Плывут бескозырки, как чайки. Я думал, что этот квадрат На картах помечен особо: На дне краснофлотцы лежат В стальных корабельных утробах. Но мне объяснил кавторанг, Поскольку служил я в пехоте: Не надо квадрат выбирать, Венки возлагая на флоте. Прошли мы такую войну, Что можно венок поминальный Спускать

на любую волну На Балтике многострадальной. 1972

БРАТСКАЯ БЫЛИНА

В центре нового города Братска Монумент из струнобетона, Словно вдруг устремилось к небу И застыло белое пламя. А за ним — Полукругом — Плиты, А на них — Имена погибших На Отечественной Великой, До рождения города Братска. Здесь была глухомань-чащоба. Шалаши, бараки, палатки Появились на этом месте Во второй половине века. Неужели рыцари Братска Прах убитых отцов с собою Привезли на ангарский берег, Чтобы стал он братской могилой? Нет! Фамилии на бетоне Сплошь сибирские, коренные, Начиная от Ермаковых — Их там шестеро... А Шаманских Двадцать девять... По восемнадцать Ознобишиных и Хлыстовых. Погодаевы — целый столбик. Погодаев-герой — в заглавье. Сорок семь сибирских гвардейцев, Отстоявших столицу нашу, Не «Московские» — по-московски, А «Московских» — народ сибирский, Есть Безвестных и Беломестных, Черемных, Хромовских и Тяжев, Терпуговы числом пятнадцать. Большешаповы и Распутин. Здесь когда-то, на диком бреге, Был острог и заимки были. До войны в потемневших избах Мужиков было тыща двести, И почти что столько фамилий Нынче на поминальных плитах. Одинаково назывались, Одинаково честно жили. Ни один из них не увидел Стройных линий высоковольтных, Алюминиевых заводов И высотных жилых ансамблей. Двадцать раз на доске — Парилов, А Муратовых там шестнадцать, И двенадцать раз Карнаухов Повторяется, словно эхо. 1976

КРАСНЫЕ МАДЬЯРЫ

Красные мадьяры, Бурая тайга, Яростно и яро Бурей на врага. Чайки на Байкале — Серое крыло — Остро заблистали Саблей наголо. Прямо в бой из плена — За Советов власть! Словно кровь из вены, Козырная масть. Выбор не случаен, Путь не одинок. Отраженьем чаек Мечется клинок. Бешеные ветры, Приангарский край. Заслонили кедры Вид на ваш Дунай; Вот в какие дали Венгров занесло: Сабли на Байкале Серое крыло. Шлем войны гражданской, Алая звезда. Наш союз рождался Вон еще когда! ...Есть для песен старых Время новых встреч: Красные мадьяры, Слышу вашу речь. Эшелоном едет Слов крутой навар — Сомбатхей и Сегед, Секешфехервар. Стройка Магистрали Дышит тяжело. Рельсы заблистали Саблей наголо. И у всех поэтов Строчка есть одна, Что дорогу эту Строит вся страна, А еще бригады От соседей всех, Немцы, и болгары, И поляк, и чех. Молотков удары, Острый отблеск рельс. Красные мадьяры — Комсомольский рейс. Дедовские тропы Вспомни и познай. С этих диких сопок Виден ваш Дунай. 1976

ВДАЛИ ОТ РОДИНЫ

ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ

Перекличка ночных паровозов Две страны оглашает окрест. Крыши в зелени, улицы в розах — Пограничная станция Брест. Не нуждаюсь я здесь в провожатых, Этот берег мне слишком знаком: Други юности спят в казематах, В бастионах под ржавым замком. Что, обугленный камень, молчишь ты? Возникают из небытия Полковой комиссар и мальчишка — Быть одним из них мог бы и я. Перед тем как с отчизной расстаться, Вновь хочу я друзей повстречать. И на сердце, и в красный мой паспорт Брест приложит геройства печать. В мире чуждом, далеком и старом, В мирных схватках, в бескровном бою Тем мальчишкой и тем комиссаром Постою за отчизну свою. Отмечает прощанья и встречи, Въезд и выезд, отъезд и приезд Дымным камнем, следами картечи Пограничная станция Брест. 1959

В НОВОЙ ГЕРМАНИИ

Я нынче гость немецкого народа. Войне отдав почти четыре года И без остатка молодость свою, Стою с немецкими друзьями рядом, В их лица всматриваюсь долгим взглядом И с ними гимн трудящихся пою. Два языка, сливаясь в этом пенье, Исполненном особого значенья, Над улицей, как голуби, летят. И, как спасенный, а не побежденный, Народ немецкий, заново рожденный, Поет на свой неповторимый лад. И вижу я: построены надежно Колонны синеблузой молодежи. Вот женщины, проклявшие войну, Вот старики, что Тельмана видали. Я знаю их тревоги и печали — Не просто строить новую страну. И глажу я своей рукой неловкой Детей немецких светлые головки, И в сердце новый закипает стих. Нет, я не оскорбляю память павших, Расстрелянных и без вести пропавших Товарищей, ровесников моих. 1954