Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.
Шрифт:
– Я не хочу, чтобы ты жил, - сказал Тойво.
Тотчас же Имре сковырнулся с подоконника и умер.
Так, конечно, было бы проще всего. Но чех на самом деле и ухом не повел. Голос, отозвавшийся в его голове, заставил его всего лишь криво улыбнуться. Мало ли было таких, кто хотел его смерти! Их было много. Революция еще только расцветает, а свое кладбище Имре уже создал, да такое - другие революционеры обзавидуются.
Тойво с удивлением заметил, что рядом сделалось как-то многолюдно: и дети, и старики, и очень много женщин, да и мужчины тоже имеются. Народец еще тот - молчаливый, устремивший взгляды на беззаботного чекиста.
Имре оглянулся с окна в свою больничную палату, внезапно освещенную вспышкой молнии. Молния, говорили старые ливвики, способна проявить души умерших людей, если таковые обретались поблизости. Укко ("старик" в переводе, Господь, в сущности) дает доли секунд, чтобы души обозначили себя во всей красе. Такая вот погода - ukonilma - гроза (в переводе, а если дословно, то "погода Старика"), такие вот молнии - ukonvasema (в переводе, дословно "стрела Старика").
Имре вгляделся и обмер: этого не может быть, этого не существует. Атеизм, антирелигиозность - вот, что есть. Прочего - нет. Тогда откуда же проявились эти лица и, самое главное - эти глаза? Некоторые он узнавал, некоторые были ему незнакомы. Вспышка молнии потухла, потухли глаза, пропали лица. Остался только подлый финн Антикайнен, смутно угадываемый в самом темном углу палаты.
Запоздалый раскат грома (ukkonen по-фински) сотряс воздух. Чех помотал головой из стороны в сторону, отгоняя наваждение.
– Ты не можешь жить, - сказал Тойво.
– Еще как могу!
– возразил Имре.
Новая вспышка молнии снова вырвала из сумрака горящие глаза и бледные лица, на этот раз ближе к нему.
– Они тебе не позволят жить, - объявил Антикайнен.
– Кто - призраки?
– пытался хорохориться чех.
– А ты не хорохорься, - сказали призраки. Вернее, они ничего не сказали, просто смотрели во все глаза на своего убийцу и приближались.
Молнии сверкали одна за другой, Имре чувствовал, как немеют его конечности, только пулевое ранение горит, словно от раскаленного металла.
– Ты сам себе вынес приговор, - сказал Тойво.
– Ты пешка в игре Самозванца.
– А ты, можно подумать, ферзь!
– ответил чех.
– Я не ферзь, да и не играю ни во что. Я сам по себе, я просто верую.
"Очень трагично!" - хотел поерничать Имре, но горло его сдавил спазм, словно от сжатия нескольких призрачных рук. Тело перестало подчиняться хозяину, тело казалось парализованным.
– Он ваш, - сказал Тойво и вновь начал проваливаться сквозь пол, сквозь подвал, сквозь землю, сквозь камни, сквозь воду, сквозь огонь, сквозь черноту.
9. Научный эксперимент.
Тынис склонился над Антикайненом и с озабоченным видом пихал ему под нос ватку с нашатырем. Лохматая Матрена с испуганным лицом продолжала крутить динамо-машину. Товарищ Лацис на всякий случай вытащил свой маузер и приделал к нему кобуру, как приклад.
– Хорош мне в нос ватой тыкать!
– сказал Тойво, но его никто не услышал.
Только сейчас он осознал, что наблюдает самого себя со стороны. Вероятно, видит свое тело, будучи духом, или душой где-то вне своей физической оболочки. Эдак, и умереть можно. Эта мысль нисколько не испугала его.
– У него ритм сердцебиения снизился, но стабилен, - бормотал себе под нос Тынис.
– Зрачки реагируют на свет. Он словно в глубокой отключке, впал в анабиоз. А что у нас с видимой аурой? Видимая аура отсутствует. Как реагирует рамка?
Эстонец бросил ватку на пол, отошел на пару шагов от испытуемого тела и вытащил рамку - две изогнутые проволочки. Никаких волнений по поводу Тойво он не испытывал, отдавшись целиком на волю эксперимента: останется жив - хорошо, нет - бывает. Впрочем, с чего бы ему помирать?
Рамка в его руках покрутилась, совершив полный оборот, а потом оба ее свободных конца повернулись в одну сторону. Тынис сделал несколько коротких движений руками из стороны в сторону, убеждаясь в направлении, потом пошел мелкими приставными шагами.
– Эй, ты на меня наступишь, - заметил Антикайнен, наблюдая, как эстонец движется прямо на него.
Он сместился в сторону, в тот же момент и усики рамки изменили направление, опять указывая на него.
– Так, рамка реагирует на экзистенциальное воздействие, то есть, мы имеем, что должно, - бормотал между тем Тынис.
– Эх, нет возможности взвесить тело! А что у нас с болевым порогом?
Он убрал свои рамки обратно в саквояж и снова подошел к неподвижному без признаков жизни телу Антикайнена. Откуда-то взявшейся булавкой, он ткнул его между большим и указательным пальцем правой руки. Ткнул сильно, вогнав острие чуть ли не на два сантиметра вглубь. Тойво даже ухом не повел.
Точнее, тело даже ухом не повело. Тойво же, как раз, отреагировал.
– Это что за нечеловеческие опыты?
– возмутился он. Боли не ощущалось, будто и не с ним вовсе проделывал эстонец эти штуки с иголкой.
– Так, теперь можно с зазеркальем побаловаться, - продолжил говорить себе под нос Тынис.
– Стоп, машина!
Это он сказал Матрене. Та, не сразу, но подчинилась. Волосы у нее продолжали стоять стоймя. Она только сейчас это заметила, изрядно сконфузилась и попыталась пригладить их ладошкой.
– Не торопись, барышня, - заметил на это эстонец.
– Сейчас еще покрутить придется.
Он соединил один из шаров со стальным зеркалом посредством медной проволоки, чуть-чуть подправил какой-то реостат и махнул рукой: поехали!
Тойво сделалось любопытно, что же будет дальше?
А дальше было больше.
– Ой, - сказала Матрена.
– Кто там?
– Наверно, он, - ответил Тынис, потом присмотрелся и добавил.
– Ой!
Тойво поочередно заглянул в зеркала и увидел в самом четвертом из них отражение. Ему очень не хотелось, чтобы оно, это отражение, имело отношение к нему самому. Смутно, но вполне угадываемо, виднелись два дряблых века, прикрывающие глаза. Причем, глазные яблоки под сморщенной кожей ходили взад-вперед, как у человека в фазе быстрого сна.