Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.
Шрифт:
– Теперь и нам надо поработать, - сказал Тынис, подойдя к Тойво, намекая на научную часть их договоренности.
– Что - прямо сейчас?
– Конечно, отдохнуть не помешает, - зевнул эстонец.
– Надо только с постоем определиться. А с вечера и начнем. Ну, а завтра я уеду в Семипалатинск.
Они побрели к ближайшему постоялому двору, оставив чекистов заниматься своими утренними делами: разводкой, учением, определением погибших бандитов, доставкой раненного героя Имре в больничку. Товарищ Лацис, отбивший в губернию молнию об уничтожении четверых контрреволюционеров, пребывал в благостном (выделено мной: от слова black - черный) настроении. Чтобы доказывать свою преданность делу, нужны жертвоприношения, и лучше, если они будут не со стороны пламенных борцов, а со стороны мирного, так сказать, населения.
Имре глядел в больничный потолок и копил злобу. Он злился на Мищенко, втянувшего его в оказавшейся проигрышной авантюру, на карлика Лациса, на пьяниц-чекистов и на отряженную за обещания барыша шпану, на счастливчика Тойво, которому просто везет и, вообще, на весь мир. Однако ничего еще не потеряно: чухонец никуда не подевался, Мищенко пока не приехал, нога беспокоит не сильно. Завтра можно вновь что-нибудь придумать.
Лотта ехала в поезде с Костромы, намереваясь сойти в Бологое. Там уже было и вовсе рукой подать до Питера. Никто из ее семьи не разговаривал, не плакал и не радовался. Все были настолько опустошены, что на эмоции не было ни сил, ни желания. Лишь отец пробормотал: "Чудом ушли, чудом".
Их некоторая обветшалость в одежде компенсировалась мандатом с печатью и подписью, легализирующим их путешествие. Впрочем, тогда еще на вокзалах народ не хватали абы за что.
А двое "спасителей" разговаривали между собой без умолку.
– Теперь можно угол снять и с казарм съехать, - сказал один.
– Да, - через пятнадцать минут ответил другой.
– Поесть в столовой можно, как человеку. И к работе пристроиться.
– Ты куда пойдешь работать?
– спустя час поинтересовался первый финн.
– В ментовку?
– Нет, - подумав с полчаса, ответил второй финн.
– Я бы домой вернулся, да нельзя. Там я дорожным мастером был. Дороги строил и здесь смогу построить. Может, и в России тоже решатся дороги справить? Тогда и я сгожусь.
– Да ты что?
– засмеялся через другие полчаса собеседник.
– России дороги не нужны, потому что они очень дороги. Разве не видишь? А я пойду краснодеревщиком устраиваться.
Тут и случилось Бологое.
Тойво же спал, в первый раз за месяц испытывая легкость на душе. Он сделал все, что мог. Он смог сделать многое.
9. Гроза
Тынис и Тойво, освеженные сном, пришли к зданию ЧК под самый вечер.
Товарищ Лацис их уже ждал: сидел за столом и болтал ногами взад-вперед. Он был вызывающе трезв, в то время как прочие чекисты багровели носами и краснели глазами, намереваясь отправиться по домам. За решеткой в обезьяннике хлюпала носом какая-то женщина, прижимавшая краешек платка к краешкам глаз поочередно. Покойники со двора уже разошлись по домам. Вероятно, не сами, конечно, разошлись, а их разобрали горюющие родственники.
Две ночи по старому обычаю их бренные тела следовало держать под иконами, а потом до окончания церковной службы захоронить. Буй все еще придерживался старинным традициям погребальных обрядов севера. И попы тоже пока придерживались таких традиций.
– Ну, где вы науку будете изучать?
– спросил Лацис.
– Так - хоть где, - пожал плечами Тынис.
– Где свободно.
– Тогда у моего героя-заместителя, - не терпящим возражений тоном сказал начальник.
– У Имре. Там как раз пусто, только стул сломан.
– Годится, - кивнул головой эстонец.
Электричества, правда, не было, вероятно потому что Ильич пока еще не запатентовал свое название, применимое к лампочке, но это дело было поправимым. Тынис принялся расставлять по углам помещения гнутые зеркала из небольших полированных стальных пластин, спотыкаясь, время от времени об остатки стула, норовившие попасть под ноги. С торжественным видом он достал из своего багажа "машину Фарадея" с ручкой для вращения: штуку, производящую электричество в ограниченных масштабах - и водрузил ее на стол.
– Шайтан-машина?
– спросил товарищ Лацис, прошмыгнувший под руками Тыниса.
– Смотри, чтоб у меня без пожара.
Для убедительности он ткнул кобурой маузера эстонца под коленку.
– Если что случится - убью, - твердо сказал он.
– По решению революционного трибунала.
Сомневаться, что убьет, не приходилось. В углу за решеткой всхлипнула женщина, так громко, что звук всхлипывания донесся даже через прикрытую дверь.
– Это кто?
– покосился в сторону звука Тынис.
– Преступница, - ответил Лацис.
– А что?
– Может, она приберется здесь, да воды принесет в шайке, да несколько полотенец, да спиртом протрет зеркала и шары?
– заметил эстонец.
Начальник тотчас же пробежал по комнате и выбежал в дверь. Из коридора раздался его восторженный рев.
– Будет тебе амнистия, Матрена, - кричал он.
– Пол подмести, воды принести и спиртом протереть все, что скажет товарищ ученый.
– А как же расстрел?
– оживилась женщина и высморкалась в мокрые уголки платка.
– В другой раз, когда попадешься, - пообещал Лацис.
– Идет?
– Идет, - обрадовалась Матрена.
– За что ее?
– поинтересовался Тынис, когда та смоченным в воде веником смела с пола всякие щепки, грязь от сапог и чьи-то потерянные зубы.
– Да был повод, - ответил начальник.
– Нашего сотрудника пристрелила из ружья. Дрянь, конечно, был чекист, но нельзя же во власть стрелять! Это же полная контрреволюция.
Женщина, услышав разговор про себя, опять всхлипнула.