Третий дневник сновидений
Шрифт:
Я ещё пыталась понять, как ей удалось так внезапно возникнуть, можно сказать, из небытия рядом с нами (не говоря о том, что она вообще-то не была приглашена), а она уже присоединилась к нам и наполняла красным вином стакан для воды. Бокалов для вина уже не осталось.
– Единственное, что в жизни важно, - это любовь!
Джаспер смотрел на неё озадаченно, однако не позволил сбить себя с толку.
– Ты так думаешь? А я уже хотел сказать «дружба»! Но по существу это оно и то же. Друзья значат «любовь»!» - Философские складки на лбу Джаспера опять сменились сияющей улыбкой Кена.
– Ты здесь со своей сестрой,
Персефона поднесла к губам стакан, а когда отстранила его, он был полупустой.
– Нет, она с моим другом, Габриэлем.
– О, я какое-то время назад послал этого Габриэля с Дэвом организовать ещё какую-нибудь выпивку.
– Джаспер огляделся, словно искал его.
– Я знаю, - сказала Персефона и одним большим глотком опустошила стакан.
– Габриэль, между прочим, целуется круто.
Джаспер её уже не слушал. Он обнаружил, что Грейсона от него оттеснили в кухню, и поспешил к нему. К сожалению, оба исчезли в какой-то комнате. А я бы как раз была не против спросить Грейсона, как прошёл его разговор с Эмили. Но сначала мне надо было позаботиться о Персефоне, которая опять потянулась за вином, хотя вообще-то она не переносила алкоголь. На её верхней губе вино оставило след в виде тёмно-красных усиков, но выглядела она хорошо, никаких покрасневших глаз или набухших век.
– Но ты же говорила, что губы Габриэля напоминают тебе улиток?
– шепнула я ей. Генри был занят своим смартфоном.
– Ну и что!
– Персефона довольно засмеялась.
– Только Джасперу не надо этого знать. Пусть он не сочувствует, а ревнует.
«Но это же глупо», - уже готова была сказать я, однако почувствовала, что эта заумная аргументация самой мне знакома: я наверняка была здесь последней, кто имел право укоризненно покачать головой - в отличие от Расмуса Габриэль существовал реально.
– Как тебе моё платье? Пандора сегодня купила его себе. Она меня убьёт, если увидит, что я его надела.
– Персефона хихикнула.
– Но ей надо сидеть с ребёнком наших соседей, до полуночи она здесь не появится...
– Ах ты, дрянь!
– сказал Генри, который всё ещё возился со своим смартфоном.
– Ты о чём?
– Я озабоченно посмотрела на него.
Надеюсь, ничего опять не случилось с его семьёй. Прошлой ночью, когда он так внезапно исчез из сна миссис Ханикатт, его мама серьёзно обожгла себе всю руку, когда готовила омлет. После того как Генри проснулся от её крика боли, он настаивал, что должен срочно отвезти её в пункт «Скорой помощи», где полечат волдыри от ожога. Хотя он прямо об этом не говорил, я считала, что человек, который в три часа ночи готовит омлет, и при этом так неудачно, не совсем трезв. Не удивительно, что Генри и сейчас пребывал в состоянии тревожной готовности на случай, если дома что-то случилось. Но теперь было что-то другое.
– Судя по Интернету, одна бутылка «Шато Марго» 1972 года, которое все лихо в себя опрокидывали бокалами, стоила больше четырёхсот фунтов.
– Я только что попробовала.
– Персефона покрутила вино в своём стакане и чмокнула со знанием дела.
– Действительно неплохое. Бархатистое, тонкое...
Генри ухмыльнулся:
– Напоминает лёгкое ежевичное пиво.
– Действительно, - кивнула Персефона.
– Отец убьёт Джаспера.
– Я быстро пересчитала уже пустые бутылки.
– За несколько секунд
При слове «пиво» какой-то тип рядом с нами сразу оживился.
– Эй, а нет ещё добавки?
– спросил он и поставил полупустой стакан с вином на тарелку, где лежал одинокий кусочек сыра.
– Эта штука вкусом похожа на конскую мочу.
Генри захватил две последние, ещё не открытые бутылки.
– Я лучше унесу их куда-нибудь в безопасное место.
– Подожди, я с тобой.
– Персефона взяла штопор и стала протискиваться сквозь толпу вслед за Генри.
Лишь теперь я заметила, что молния у неё спине застёгнута не до конца и обе половинки платья до самой талии разошлись и при ходьбе болтались туда-сюда. Я поспешила за ними. Понадобилось совсем немного времени, чтобы протиснуться из кухни в комнату, но, когда это удалось, я не обнаружила там ни Персефоны, ни Генри.
Здесь было почти совсем пусто, зато музыка звучала гак громко, что тряслись оконные стёкла. Несколько человек танцевали, среди них был и Джаспер с бутылкой вина в одной руке и полупустым бокалом в другой - в опасной близости от белой софы. Оставалось только надеяться, что софа не такая же дорогая, как вино, - родителей Джаспера можно было лишь пожалеть.
Грейсон стоял, прислонившись спиной к книжным полкам и устало улыбнулся мне, когда я проходила мимо.
– Что же тебе сказала Эмили?
– на ходу спросила я.
Грейсон жестами показал, что не понимает меня. Я повторила вопрос как можно громче, и Грейсон прорычал в ответ что-то невнятное.
– Я разводил здесь ледяные парики!
– так мне послышалось.
– Что?
– Соскреби мне белые этикетки!
– В самом деле?
– спросила я, не понимая смысла.
Почему, ради бота, кто-то вообще должен это делать?
Но Грейсон сердито кивнул.
– Всё из-за нижнего белья! Пиво ни при чём!
– Движением подбородка он показал на другую часть комнаты, где возле музыкального центра стояла Эмили и ногой отбивала такт. Что было для неё весьма необычно. Она никогда не любила рок-музыку.
– Логистика пикши!
– кричал Грейсон.
Мне уже становилось ясно, что, если мы будем продолжать при такой акустике, ни к какому пониманию не придём. Поэтому я, пританцовывая, всё решительней продвигалась мимо Джаспера и других к музыкальному центру и, не обращая внимания на Эмили, как умела, сделала звук тише. Никто не возразил, и я ещё уменьшила громкость. Стало ненамного лучше, но, во всяком случае, оконные стёкла больше не дребезжали и на уши не так давило. Я даже могла понять Эмили, когда она наклонилась ко мне и пренебрежительно сказала:
– Не будь всё же такой мещанкой, Лив. Здесь вечеринка, люди хотят танцевать, а не разговаривать.
Достаточно странно было слышать эти слова от человека, которого уже прозвали «враг удовольствий». Может, притопывая в неприлично короткой юбке, она давала понять, что из скучной учительницы превратилась в украшение вечеринок? Тогда ей надо бы ещё отказаться и от своей кислой усмешки.
Я видела, что на ней больше нет цепочки, которую она прежде выставляла кокетливо напоказ, и вдруг поняла, что мне хотел сказать Грейсон. «Соскреби мне белые этикетки» на самом деле должно было значить: « Я вернул себе эти... побрякушки». Ха!