Туда и оттуда
Шрифт:
Поднимем чаши за тех, кто смерти в лицо смеялся,
Но прежде всего - за тех, кто не боялся жить.
Поднимем чаши за то, чтоб жалость в нас не остыла,
Поднимем чаши за то, чтоб мы умели щадить,
Но прежде всего - за то, чтоб мы ничего не забыли
И не могли простить того, что нельзя простить.
Поднимем чаши за честь и доблесть недругов наших.
Поднимем чаши за то, что, если пробьет наш час,
Пусть кто-нибудь и за нас поднимет полную чашу,
И нас добром помянет, и выпьет до дна за нас.
Видать, у вельтов не было обычая пить круговую чашу, но когда замолк последний аккорд, все выпили. После минутного молчания Рионах обратилась к темноволосой девушке в таком же синем плаще, сидевшей рядом с ней:
– Спой нам, Элейн-Кейлин!
Давно ли цвел зеленый дол
И лес шелестел листвой,
И каждый лист был свеж и чист
От влаги дождевой?
Это она пела ту печальную и простую песенку. Странная, неаквитанского вида лютня пела под ее тонкими пальцами, и Тайка не выдержала и поднесла к губам флейту.
Где теперь этот рай?
Лесная глушь мертва.
Но скоро май придет в наш край
И зашумит листва.
Здесь вступил глубокий мужской голос - Руэн!
Но ни весной, ни в летний зной
С себя мне не стряхнуть
Тяжелый след прошедших лет,
Печаль и седину.
Два голоса, чистый и сильный женский и чуть хрипловатый мужской, сливались в чарующе простой мелодии.
Под старость краток день,
И ночь без сна длинна.
Но дважды в год к нам не придет
Счастливая весна.
За песнями печальными последовали более веселые. Руэн и Торн сели поближе друг к другу и после первых же двух строк к ним присоединилась чуть ли не вся вельтская дружина:
Мы косари, и славен будь наш труд!
Где мы прошли, остались у дороги
Те кузницы, где косы нам куют,
Те травы, что упали нам под ноги.
И мы пришли напиться из ручья
И смыть его водою капли пота.
И радостная песня соловья
Нам лучшая награда за работу!
Звени, коса, пока роса!
Пока синеют небеса!
Затянем туже пояса
Звени без устали, коса!
Но если грянет колокол в ночи,
И вороны слетят на наше поле,
Мы переплавим косы на мечи,
И те, кто к нам пришел, узнают горе.
Окончив бой, напьемся из ручья,
Его водою смоем капли крови,
И радостная песня соловья
Нам утешеньем будь за слезы вдовьи.
Покуда наши травы высоки,
Покуда наши души не на воле,
Звени, коса, на поле у реки,
Звени, коса, пока роса на поле!
Уже довольно поздно ночью Гил, которому не спалось, вышел подышать свежим воздухом. На крыльце он заметил фигуру, притаившуюся у стены.
– Тьфу, напугал!
– полушепотом воскликнула Инка.
– А ты чего здесь делаешь?
– Наблюдаю. Эта Рионах просекла, что мы главное скрыли. А она друид, чует мое сердце. Так она сейчас пошла вон туда, - и Инка указала на проход между стеной и длинным домом.
– Пойти, что ли, посмотреть?
– задумчиво сказал Гил.
– А давай!
Там оказалось что-то вроде святилища. Двери были открыты, и на утоптанную землю ложился отблеск огня. Против света силуэт Рионах казался вырезанным из ночной тени. Она стояла лицом к огню и что-то держала в руках. Инке показалось, что в святилище есть еще кто-то, но она ничего толком не разглядела. Рионах тихо запела:
В чреве серого дня заворочался гром
Слишком пошлый реквием после боя.
Что ты делаешь здесь с одиноким мечом?
Ты исполнил свой долг - уходи же, воин.
Здесь ни жизни, ни смерти, ни мира, ни битв.
Ни великих врагов, ни великих героев.
Здесь никто не услышит твоих молитв
Боги бросили нас. Уходи же, воин.
Лай бешеных псов, вой черных волков,
Слаще смеха гиен и шакальего воя.
Ты чужой на пиру довольных скотов,
Что остались в живых - уходи же, воин.
Стала грязью кровь, стала гнилью вода,
А глазницы душ забиты золою.
Но пока в небесах хоть одна есть звезда,
Этот мир еще жив. Уходи же, воин.
Знаю, трудно бросать тех, с кем был ты в боях.
Знаю, стоит один много меньше, чем двое.
Но последняя битва здесь только моя.
Ты не выстоишь в ней. Уходи же, воин.
Она подняла над головой руки, блеснул металл, и огонь разом угас. Пристыженные, словно подсмотрели что-то чужое и очень личное, Инка и Гил тихонько вернулись обратно. Рассказывать об этом не стоило, потому что кому же понравится, что чужаки увидели запретный обряд. А в том, что это был обряд, Гил и Инка не сомневались.
Высоко в небе сияла Вега. Вся земля была объята сном, и только часовые на стенах вглядывались во тьму. В проеме ворот чернел силуэт спящего без задних ног Уголька, который сладко посапывал во сне и иногда выпускал струйку-другую пара из рдеющих ноздрей.
Над городищем витало облако снов. Принцу Руэну снилась диадема работы древних итилийских мастеров, которую он непременно найдет в обнаруженном вчера кургане. Торну снилась пограничная стычка с антами, которая случилась в прошлом году, только у всех антов были почему-то под седлом пупырчатые твари вроде ящериц. Майку снился меч - обнаженный клинок лежал на каменном алтаре. Дракон (Мишка, а не Уголек) во сне летел, расправив крылья, над землей, догонял электричку и приземлялся прямо на платформу. Инка читала толстую книгу, в которой было написано что-то очень важное, и страшно боялась забыть прочитанное, когда проснется. Зайка так закуталась в свой спальник, что ни один сон не сумел до нее добраться. Мору снилось, что он сидит за столом, перед ним стоит кувшин доброго эля, а рядом сидит почему-то его собственная гитара и укоризненно качает грифом. Элейн-Кейлин... а не все ли вам равно, кто там садился на белого коня в ее снах?