Турнир
Шрифт:
– О, нет, милая Габриэлла, – рассмеялась в ответ принцесса, - какое там перепила. Мы еще только начали!
И, разумеется, она оказалась права, поскольку знала, о чем говорит. Уж верно, Эва Сабиния участвовала в оргиях и раньше, да и сама, судя по всему, привыкла устраивать такого рода девичники у себя во дворце. И бассейн, наполненный теплой пахнущей розами водой, наверное, уже не раз и не два принимал в свои нежные объятия разгоряченные женские тела. Слишком уж хорошо, умно и затейливо все здесь было придумано и организовано, все мелочи учтены, и все возможные удовольствия, - разумеется, в пределах разумного, - предусмотрены. Во всяком случае, эта часть приключения понравилась Габи куда больше прелюдии, тем более, что прелюдию она толком не запомнила, а сейчас, напротив, пребывала в здравом уме, лишь немного затуманенном алкогольными парами, и твердой памяти, фиксировавшей
В бассейне они резвились вчетвером. Место Петры у сервировочного столика заняли две молодые служанки, появившиеся только тогда, когда оказались нужны, и исчезавшие сразу же, как только надобность в их услугах отпадала. Они подливали дамам шампанское, приносили им сигареты с гашишем и ганжой, меняли вазы с фруктами – те слишком быстро нагревались в теплом воздухе, - и сладостями, которые начинали таять. Остальное было в руках четырех вакханок.
Испросив разрешение хозяйки дома, Габи зажгла огонь в высоких бронзовых торшерах, а затем довольно долго развлекала «голых рыбок» фокусами с водой. Поднимала над поверхностью бассейна водяные шарики и метала их в участниц оргии, норовя попасть им во время очередного нырка в лоб или в зад. Или, что было самой многообещающей мишенью, несколько ниже попы. Закручивала крохотные смерчики, отпуская их свободно гулять между веселящимися женщинами и зажигала кружащиеся над ними шарики разноцветного огня. Впрочем, Эва Сабиния тоже умела кое-что делать с водой, воздухом и огнем, и ее фокусы могли восхитить кого угодно, даже Габи, а вместе с Марией они умудрились поднять над водой даже весьма крупную и, разумеется, не легкую Э клана Мишильер. Что же касается Петры, то своими наведенными грезами она едва не свела их всех с ума. В особенности, когда, не предупредив заранее, заставила всех троих пережить страстное совокупление с одним из первых красавцев франкского двора графом де Кремоном. В общем, веселились долго и со вкусом, но достаточно быстро вконец упились и, перебравшись на огромную кровать наследницы престола, уснули, чтобы проснуться на следующий день около трех пополудни с дикой головной болью и симптомами похмелья и легкой наркотической передозировки.
Впрочем, на этот случай во дворце имелся штатный целитель, который быстро привел их всех в норму. Вообще, как поняла Габи, организация настоящей оргии требует серьезных логистических усилий, и наличием дежурного лекаря, а также ассортиментом блюд для первой дневной трапезы проблема отнюдь не исчерпывается. Кто-то даже озаботился приготовить подгулявшим дамам соответствующие наряды, чтобы не стыдно было возвращаться домой. Но, если принцесса и ее кузина располагали в императорском дворце целым гардеробом, то для Марии Перигорской и для Габи кто-то прошелся с утра по бутикам и купил белье и платья соответствующих размеров, фасонов и стиля…
***
Сказать, что ей было стыдно, значит, ничего не сказать. Когда собиралась отдаться Трису, в общем-то, не заморачивалась, и, вспоминая о том, как голая лежала на каменном столе, раздумывая о том, раздвигать ли ей ноги самой или нет, не испытывала никакого стыда. Тем более, не вгонял ее в краску опыт, приобретенный в отношениях с Источником. Было и было, и даже напротив, хорошо, что случилось так, а не иначе. Не любовь, разумеется, но переживания, как сохранила их память, скорее положительные, чем наоборот. Однако воспоминания о ночи, проведенной с Эвой Сабинией, Марией и Петрой, заставляли Габи испытывать нестерпимый стыд, и она никак не могла понять, в чем тут дело. То ли в однополой любви, то ли в том, что она очевидным образом прогнулась, не решившись сказать принцессе «нет». Или, может быть, дело в том, что, не испытывая к участницам грехопадения никаких особых чувств, она получила от их общих игр море удовольствия? Но так или иначе, вспоминать обо всем этом было стыдно, но и не вспоминать не получалось.
И, тогда, тем же вечером, вернувшись домой и отчитавшись перед братом, что поучаствовала в девичнике, организованном Эвой Сабинией в императорском дворце, - и ничего ему, разумеется, не рассказав о том, что и как там происходило на самом деле, – Габи заперлась в своих апартаментах и попробовала напиться, чтобы заглушить охватившее ее чувство стыда и горькие сожаления «по поводу и без». Выпила стаканчик граппы, но, кажется, даже не заметила ни вкуса, ни крепости, закурила, нервно прохаживаясь по своей гостиной. Зажгла в камине приготовленные слугами дрова, - в помещениях старинного палаццо было прохладно даже в жаркие летние дни, - раскидала крошечные капельки жаркого пламени по дюжине восковых свечей, расставленных тут и там в серебряных шандалах и канделябрах, выпила снова и задумалась вдруг над своей странной, изначально поломанной, кривой судьбой.
Впервые после преображения в Э клана Мишильер, Габи остро почувствовала, насколько она одинока в этом мире. У нее не было ни матери, ни сестры или по-настоящему близкой подруги, чтобы поделиться своими переживаниями по поводу прошедшей ночи. Некому было рассказать о том, что ее смущает и отчего она испытывает стыд. Не у кого было спросить совета, как жить дальше. Не от кого было услышать слова утешения или пускай даже порицания. Никто ведь ее даже не отругает и уж точно не накажет. Таков уж был ее одинокий удел. Впрочем, после третьего стаканчика крепкой граппы, когда в голове образовалась некая туманная легкость, Габи сообразила вдруг, что выход, возможно, все-таки существует, поскольку ее переживания никоим образом не связаны с тайнами клана, да и человек, о котором она так неожиданно вспомнила, скорее всего, не только не станет над ней глумиться за ее простодушие, но и не навредит – не захочет, да и не сможет, - только-только начавшей складываться репутации Габриэллы - «холодной бессовестной суки клана Мишильер».
С недавних пор в палаццо Коро поселились около двух десятков кланников, не имевших возможности или желания жить наособицу, и среди них выделявшаяся своим возрастом, внешностью и магической силой - девятый ранг в стихии Воды и седьмой уровень Воздуха, - баронесса Конкордия де Грамон де Мишильер. Баронессой она была по мужу, но с мужем довольно давно вместе не жила. Дети ее уже выросли и, что называется, встали на крыло, и Стрикс[5], как называли ее в клане, приняла любезное приглашение тана поселиться в его доме. Учитывая ее особое положение в семье, - аристократка, чистокровная Мишильер, к тому же сохранившая за собой родовое имя, и сильная, но главное, весьма образованная и опытная колдунья, - Трис предоставил в распоряжение Конкордии апартаменты, размерами и роскошью не уступающие тем, в которых жила его родная сестра. К этой-то женщине и решила обратиться сейчас расстроенная Габи. Конкордия, так или иначе, являлась, имея в виду ее возраст, ее старшей родственницей. Опыта, в том числе и жизненного, ей было, по-видимому, не занимать, а клятва, принесенная на верность клану и его вождям, - то есть, Трису и его сестре, - защищала Габи от распространения нежелательных слухов. Оставалось лишь выяснить, захочет ли Стрикс с ней говорить на такую щекотливую тему, и, если все-таки захочет, то сможет ли понять и помочь. Но узнать это можно было лишь опытным путем, и поэтому, выпив еще один, четвертый уже стаканчик граппы, Габи взялась за телефон.
Конкордия оказалась на месте и незанята. Если она и удивилась столь позднему звонку, то ничем своего удивления не выдала, и, выслушав просьбу своего коннетабля, тут же пригласила ее зайти. Так что еще через четверть часа Габи вошла в гостиную опасной Стрикс, присела в кресло, закурила и, подавив смущение, попробовала объяснить, какого фавна с ней происходит. Седая женщина с сухим морщинистым лицом слушала ее, не перебивая и не задавая дополнительных вопросов.
– Думаю, - сказала она, когда истощился поток слов, - чаем здесь не обойдешься. Вы пьете коньяк, мой коннетабль?
– Пью… - Габи была растеряна и все еще не пришла в себя после рассказа, больше похожего на исповедь, а говорить, к слову, оказалось куда труднее, чем колдовать.
– Ну, что ж, это облегчает дело, - Конкордия не стала звать слуг и сама разлила коньяк.
– У колдунов, мой коннетабль, - сказала она, пригубив коньяк, - горячая кровь. В прошлые времена в хороших семьях девушек выдавали замуж лет в одиннадцать-двенадцать и уж точно до того, как они созреют. Иначе пришлось бы сбывать на сторону порченой, а это позор и стоило тогда немалых денег. Мы же по природе своей вакханки, даже самые холодные из нас, так что чуть не доглядели, а девушка уже успела раздвинуть ноги. Такова наша природа, мой коннетабль.
Если честно, Габи сомневалась, что ей подходит это описание, но, с другой стороны, ей всего восемнадцать лет, и росла она в совсем других условиях.
– Это как-то зависит от силы Дара? – спросила, чтобы разобраться с возникшим противоречием.
– Разумеется, - ответила пожилая женщина. – Я говорю о таких, как мы с вами, мой коннетабль, о сильных колдуньях. Магия разогревает нашу кровь, и чем сильнее магия, тем жарче пылает наше либидо.
«Ну, это многое объясняет, - согласилась Габи с колдуньей. – У меня-то сила появилась совсем недавно, но с Источником вышло более, чем хорошо!»