Творцы апокрифов [= Дороги старушки Европы]
Шрифт:
– Монна Бьянка, – окликнул он уже поднявшуюся на несколько ступенек девочку, замялся, представив, насколько глупо прозвучит его вопрос, но все же решился: – Скажи, дверь, которую просили открыть эти… голоса, она действительно существует? Мне кажется, я ее видел…
– Бронзовая, вся в патине и засиженная пауками? – Бланка присела на ступеньку, внимательно глядя на своего собеседника. – Нет, ее на самом деле нет. Я и Хайме облазили весь замок сверху донизу и не нашли ничего похожего. Но мне кажется, – она заговорщицки понизила голос и покосилась по сторонам, – эта дверь здесь и не здесь одновременно, понимаешь?
– Нет, – признался Франческо. – Дверь либо есть, либо ее нет. Почему твой отец ничего не сделает с этими голосами? Вдруг это демоны пытаются вырваться на свободу?
– В Ренне много странных вещей, с которыми приходится мириться, если хочешь прожить долго и счастливо, – как о само собой разумеющемся сказала девочка. – Ты говоришь: «Дверь либо есть, либо ее нет», а знаю тут такие двери, которые никуда не ведут и всегда закрыты. Что же до голосов… Папе все равно, он занят другими делами. Рамон хочет, чтобы они остались, а после отца Рамон здесь главный. Остальные просто обходят это место стороной. Да и как от них избавиться?
– Позовите священника, – уверенно предложил Франческо, и удивился, когда Бланка откровенно расхохоталась и сквозь смех выговорила:
– Какого, нашего капеллана Уриена, что ли? Ой, нет, лучше епископа из Алье! От него, когда он приезжает, всегда слышишь только одно: «Да, милорд граф», «Будет исполнено, милорд граф», «Всегда к вашим услугам, милорд граф!» Наверное, если бы отец велел ему почистить наши конюшни, он бы побежал вприпрыжку. Он трус, больше всего на свете он боится моего отца и Рамона.
– Как ты можешь так говорить? – возмутился Франческо, и осекся под спокойным, недоуменным взглядом:
– Но ведь это правда. Епископ сделает все, что ему прикажут. Этой весной его преосвященство попытался возразить отцу – то ли не отдал ему часть церковной десятины, то ли наложил лапу на налоги с рудников. Папа, конечно, возмутился, но ничего не сказал: он считает, что недостойно заводить свару из-за такой вещи, как золото. К несчастью епископа, на беседе присутствовал Рамон. Через седмицу Рамон вкупе с Тьерри подняли людей в окрестных деревнях и спалили одну из часовен епископства – ту, что звалась «Обитель Святого Креста на Пустошах», лигах в трех отсюда к полуночи. С тех пор епископ прячется в Алье, как мышь в норе. Извини, но я представила, как смешно будет выглядеть этот подлиза в мантии, крича на наших призраков: «Изыди!». Честное слово, он перетрясется от страха, но не рискнет даже носа сунуть в галерею.
– Твои братья сожгли часовню? – Франческо решил, что он ослышался. Бланка невозмутимо кивнула:
– Рамон там точно был, Тьерри – наверняка. Где Рамон, там поблизости околачивается его верный прихвостень Гиллем. У моего старшего братца нравы, в точности как у мавританского султана – он женился сразу на двоих. На госпоже Идуанне де Бланшфор и ее братце Гиллеме… Мессир Франсиско, вам нехорошо?
– Я посижу тут немного, ладно? – Франческо давно привык, что его имя постоянно коверкают на подходящий для языка собеседника лад, но легкомысленная болтовня девочки не желала укладываться в его голове. Бланка погрустнела:
– Я слишком много говорю, да? Хайме всегда повторяет, что я сую нос не в свои дела. Вы, наверное, слышали прозвище нашей семьи?
– Бешеная семейка, – онемевшим языком выговорил Франческо, снова начиная сползать вниз по стене. Бланка подняла указательный палец и горделиво поправила:
– Безумная. «Безумное семейство» – вот как нас называют в долине, и это тоже отчасти правда. Не спорю, неприглядная правда, но разве правда когда-нибудь бывает красивой? То, что я наговорила… Оно известно всякому, кто живет здесь – от наших родственников до вилланов. Извините, я не подумала, что вы, люди из другой страны, могли ровным счетом ничего о нас не слышать. Вы не сердитесь? Вам не понравилось, что я сказала? Но мне так скучно все время сидеть одной! Раньше Хайме часто разговаривал со мной, но недавно ему исполнилось восемнадцать, он уже взрослый человек и теперь я ему мешаю.
– Ни капли не сержусь. Скорее, я здорово озадачен, – оторопело признался Франческо. – Понимаете, монна Бьянка, я человек иного сословия. Ваши традиции…
– Скажи уж откровенно: ты не можешь решить, верить мне или нет, – сердито бросила девочка. – Верь, если хочешь… только не во всем. Я ведь тоже де Транкавель и, когда вырасту, наверняка стану ничуть не лучше моих братьев. Отец говорит: нам можно все, потому что… Потому что мы – это мы. Идем, – она рывком поднялась на ноги и побежала вверх по лестнице, нарочито громко стуча каблуками.
Франческо поковылял следом, не забыв тщательно закрыть дверь в галерею и тоскливо подумав, что многое бы отдал за умение с такой же легкостью прекращать размышлять над услышанным. Кажется, ему снова повезло – он наткнулся на единственного человека в замке, готового в обмен на капельку внимания и терпения ответить на любые вопросы о замке и его обитателях. Франческо умел быть хорошим собеседником, это признавали все. Вопрос в том, хочет ли он слушать, что ему говорят? Девочка ему нравилась, мысленно он сравнивал ее с ночной фиалкой, растущей в самых тенистых уголках лесов и расцветающей в поздних сумерках. Но ее речи, если вдуматься, сильно отдавали безумием и чем-то, чему Франческо пока не мог подобрать названия. Она говорила о призраках так, будто они приходились ей лучшими друзьями, об отце и братьях – как о врагах, с которыми вынужден жить рядом, смеялась над тем, что Франческо с рождения полагал незыблемым и достойным всяческого уважения, и, кажется, считала свое жилище живым существом с собственным характером.
С последним Франческо был склонен согласиться. Замок Ренн, хотя он успел повидать только его малую часть, отнюдь не заслуживал наименования «обычного строения» из камня, металла и дерева. Также как и монна Бьянка де Транкавель ничуть не походила на «невинное дитя», каким вроде представала на первый взгляд.
– Мы кажемся тебе странными? – через плечо спросила Бланка. – Эдакими надменными и самовлюбленными типами, что взобрались на вершину горы и знать не желают остальных смертных?
– Не думаю, что я вправе справедливо судить о вашей семье на основании того немного, что я узнал, – как можно дипломатичнее ответил Франческо, вовремя вспомнив никогда не подводившие заветы многих поколений своих предков: «Знай свое место!» и «Человеку, дорожащему своей шкурой, незачем без особой нужды встревать в дела аристократов». – Однако кое-что в ваших порядках и взглядах на мир действительно звучит для меня… скажем так, непривычно и неприемлемо. Похоже, ваш отец и братья – весьма своеобразные люди.
– «Своеобразные» – еще вежливо сказано, – не по-детски жестко хмыкнула девочка. – Спасибо за честный ответ. Не знаешь, почему взрослые увиливают или отмалчиваются, если их о чем-то спрашивает ребенок?
– Наверное, из опасения, что ребенку будет трудновато правильно истолковать их слова, – предположил Франческо. – Или потому, что знают – ответь на один вопрос, за ним посыплется еще десяток других, и вдобавок придется растолковывать такие вещи, о которых сам отвечающий старается лишний раз не задумываться. Причем отвечать нужно по возможности правдиво, а, как ты сама догадываешься, правда не только частенько непривлекательна внешне, но и утомительна.