Твой враг во тьме
Шрифт:
И тут же вспыхнула догадка. Стоп-стоп-стоп… бабья каторга – это, надо думать, женская ИТК? Вроде бы где-то в области есть колония, чуть ли не на границе Нижегородчины с Чувашией… И если в деревню может вот так, запросто, забрести беглая варначка, значит, деревня от колонии не столь далеко. И, выходит, Лёля все-таки не в дебрях уссурийской тайги, не в каком-нибудь там Забайкалье, куда бежал бродяга с Сахалина сибирской дальней стороной, а не столь уж далеко от дома! Ну да, каких-нибудь верст триста, сущая чепуха. Это если она ничего не перепутала. Мало ли таких колоний в России? Так что не стоит пока отказываться от варианта «Дерсу Узала-2».
– Какой-нибудь город есть поблизости? – спросила, нервно стиснув пальцы и с мольбой вглядываясь в выцветшие глаза.
– Верст, надо, шестьдесят до Курмыша, – задумчиво сказала старуха – и невольно усмехнулась, когда Лёля испустила вздох глубочайшего облегчения.
До Курмыша… Курмыш – это же Нижегородская губерния! Шестьдесят верст – семечки по сравнению с тем, чего ожидала Лёля. От Курмыша идут автобусы на Воротынец, а от Воротынца до родимого города на автобусе часа три, ну, может, чуть больше!
Слава богу, слава богу! Лёля уже не чувствует себя песчинкой, затерявшейся в межзвездном пространстве и летящей невесть в каком направлении. Дом далеко, конечно, но теперь хотя бы приблизительно понятно, где он.
– Одна с-под стражи ушла? – полюбопытствовала баба Дуня.
– Одна, – рассеянно отозвалась Лёля, но тут же спохватилась: – Ой, да вы неправильно поняли! Все не так! Я никакая не эта, как ее… не варначка, не из колонии. Я ночью убежала во-он из того дома, знаете, такая барская усадьба, на горушке стоит? Пожалуйста, помогите, мне домой нужно верну…
Лёля осеклась. Коричневое от солнца, дубленное ветром лицо старухи вдруг резко побледнело.
– Из усадьбы беглая? – прошипела она. – А ну, пошла! Пошла отсюда вон!
И, вцепившись своей корявой ручищей в Лёлину щиколотку, дернула с такой силой, что девушка едва не грянулась с высоты на землю.
Ее успел поймать мальчик: схватил за плечи, дернул, но старуха была сильнее. Он упал, не выпуская Лёлю. Козленок пронзительно замекал, Леша жалобно закричал что-то невнятное – и вдруг тиски, сжимавшие Лёлину ногу, разжались.
Старуха с тревогой смотрела на внука и зримо попыталась смягчить свои искаженные злобой черты.
– Лешенька, Лешенька, – проскрипела она как могла ласково. Впечатление было такое, словно старая скрипучая дверь решила подражать кошачьему мурлыканью. – Ну чего ты, ну чего? Мыслимо ли дело вязаться с барскими? Ноздрюк спозаранок по дворам рыщет, аки волчище, а я и в голову не взяла, чего он заколготился ни свет ни заря. Проведают, что скрыли беглую, со свету сживут, разве не знаешь? И так едва дышать дают… а будет что?
Леша не отвечал, вцепившись в Лёлино плечо, зажмурясь, тоненько воя. Козленок верещал ему в лад.
Лёля, ничего не понимая, с ужасом водила глазами от старухи к внуку и обратно.
Баба Дуня вдруг согнулась, уткнулась лбом в щелястые доски и умолкла.
Леша не унимался – скулил, будто побитый щенок.
Баба Дуня подняла голову и глянула на Лёлю – пусть еще недобро, но уже без прежней ожесточенности.
– Ладно, – выдохнула покорно. – Слышь, Лёха, ладно тебе выть! Не гоню я ее, утихни!
Мальчик умолк. Немедленно притих и козленочек.
– Пошли в избу, – сурово велела старуха. – Чего тут, на насесте, как птицы небесные?
– А можно, я лучше тут? – робко заикнулась Лёля. – Как-нибудь пересижу до ночи, а потом вы мне покажете, куда идти, в какую сторону…
– В избу пошли! – угрюмо повторила баба Дуня. – В любую минуту Ноздрюка дурным ветром нанести может, моргнуть не успеешь, а он уж тут. А в избе окошки во все стороны, небось не подкрадется. Пошли – и не перечь.
Лёля покосилась на мальчика. Алексей, человек божий, улыбнулся, беря на руки козленка и на коленках подвигаясь к лестнице. Лёля, с трудом переводя дыхание, выгребла из сена свои так и не просохшие одежки, смотала их в тючок и, тоже на коленках, заелозила вслед за Лешей. Козленок глядел поверх его худого плеча и слабенько взмекивал, словно бормотал: «Н-не н-надо… Н-не ходи-и…»
Но делать было нечего.
Дмитрий. Июль, 1999
– Внимание, она вышла, – послышалось в трубке, и Дмитрий кивнул Разумихину: – Началось!
Он завел мотор, чтобы уехать сразу, как только Марина Алексеевна покажется. Скорее всего она отправится, как обычно, на остановку 18-го, но жители Доскина частенько переходили сюда, на трассу, чтобы уехать 216-м из Богородска или любым другим попутным автобусом. Поэтому следовало учесть оба варианта.
– Вам отбой, – опять раздался голос Андрея. – Идет обычным путем. Автобус уже здесь. – И еще через несколько минут: – Она села в автобус. Поехали!
«Волга» взяла с места, но, проехав метров сто, остановилась. Дмитрий перескочил на заднее сиденье и скорчился. Главное было, чтобы Марина Алексеевна его не увидела. Конечно, она и вообразить не может, что ему известна вся интрига, но… такие вот непредвиденные случайности и губят все дело. Два дня назад Дмитрий самолично мог в этом убедиться на улице Провиантской!
Он услышал шум проехавшего мимо автобуса, после чего Разумихин сказал:
– Вылезай, кортеж проследовал.
Дмитрий перебрался на переднее сиденье и увидел впереди хвост «ЛАЗа» и трюхавший в некотором отдалении от него «Москвич-407», настолько пыльный, облупленный и побитый, что в его неспособности обогнать даже детскую коляску, а не то что автобус, не возникало никаких сомнений. Вдобавок на крыше «москвичка» возвышалось нечто громоздкое, окутанное брезентом, и этот груз, конечно, тоже замедлял скорость. Ну а серой «Волге» ничто не мешало обогнать «ЛАЗ» и резво упылить куда-то по дороге… не очень далеко, правда, а лишь до первых же придорожных железных «комков». Здесь «Волга» постояла, причем Разумихин в целях маскировки даже купил бутылку «Святого источника». Пропустили автобус и «Москвич», снова их обогнали, но вскоре подвернули к заправке… И так все пятнадцать километров до Щербинок.