Ты умрёшь завтра
Шрифт:
— Но ведь должен же быть какой-то выход! — не хотел соглашаться с такими выводами доктор Чех. — Не может же все просто взять и закончиться, исчезнуть бесследно, словно и не было ничего!
— Это Ирий, дорогой мой Антон Павлович, Мировая ось. Тут такое не только возможно, но и предначертано. Хоть вы и не придаете значения моим изысканиям, для меня же они стали историческим фактом. Задумайтесь: уже сейчас нам приходиться напоминать себе, что прошлое, в котором не было Черного Мао, драконов, людей-грибов, радиоактивных собак и плотоядных голубей, зато были люди, которых мы любили, и которые любили нас — не сон, не грезы, а имевшая место реальность. Но разница между прошлым и настоящим столь чудовищна, что сознание отказывается их совмещать, и пытается прошлое трансформировать в нечто нематериальное, словно то, что мы помним, всего лишь смутное эхо фантазий о фантазиях, но никак не воспоминания о реально произошедших событиях.
— А вот это вполне здравое заключение, — на этот раз согласился Антон Павлович. — Оно вписывается в картину теперешнего положения дел в поликлинике. Половина моих пациентов страдают острой формой шизофрении. Но, Аркадий Юрьевич, голубчик!.. Нет у нас права отчаиваться! Решение должно быть, его нужно всего лишь отыскать.
— Возможно, решение есть, — задумчиво произнес историк Семыгин. — Нужно найти свиток отца Сергия. Без этого документа мы не сможем до конца понять, с чем имеем дело.
На этих словах в голове Антона Павловича зажегся блеклый огонек какой-то мысли. Свиток. Нужен был свиток. Куда же ты спрятал его, иерей Сергий? Какую тайну унес с собой в могилу?.. Что-то неясное бесформенной медузой шевелилось в глубинах памяти доктора Чеха, и это что-то было связанное с отцом Сергием, но что именно, Антон Павлович никак не мог вспомнить. Он в задумчивости поднял на друга глаза, словно собирался о чем-то рассказать, но хилый огонек мысли уже погас, так и не обретя форму. К тому же внимание доктора Чеха переключилось на левое веко друга, в котором последние несколько лет существовал нервный тик, удивляя и пугая своей бестактной живучестью.
Антон Павлович хотел было сказать, что Семыгину требуется медицинская помощь, потому что многолетний тик — признак серьезного неврологического расстройства, но затем решил, что никакого достойного лечения в Красном другу все равно организовать не сможет, и ничего говорить не стал.
Перемирие между природой и человеком закончилось быстро, так что население города даже не успело к нему привыкнуть. В середине декабря в город пришли медведи. Огромные, как танки, черно-бурые, с налитыми кровью глазами, вооруженные желтыми кинжальными клыками и когтями-бритвами на мощных лапах, они возвестили о своем появлении громоподобным рыком, а затем принялись методично крушить деревянные бараки, и рвать в клочья их обитателей. Следом из лесу показались радиоактивные собаки, эти держались на границе леса, и было видно, что короли тайги вызывают у них панику, — животные метались, жалобно тявкали и скулили. Зато голуби безбоязненно кружили над кровавым медвежьим пиршеством, и как только косолапый бросал свою жертву, словно стая пираний, с клекотом набрасывались на останки. Раньше медведи никогда не приходили в город, да и в близлежащем лесу замечены не были. К тому же зимой им положено было спать в берлогах, посасывая лапу. Но размышлять над нестыковками между видимым и должным населению Красного было некогда, в конце концов, всего лишь еще один катаклизм, — привык люд Красного уже к катаклизмам. Враг открыл свое варварское кровожадное лицо, и советский человек, как один, поднялся на борьбу. Правда, борьба поначалу смахивала на бойню, — команда медведей без усилий брала очко за очком, в то время как в стане людей игроки выбывали со скоростью конвейера по штамповке чугунных чурок.
Все это приключилось в воскресенье, слегка за обед, мужчины только собирались слинять, чтобы за стаканом водки достойно проводить выходной, женщины хлопотали по хозяйству, а дети занимались уроками. Так что горожане в основном сидели по домам. И тут над крышами, словно раскат грома, прокатился мощнейший рык, а следом треск лопающихся балок и досок, и сразу же — вопли первых жертв.
Председатель горисполкома Поворотов пил на кухне чай с баранками, когда медвежья сирена возвестила начало матча. От неожиданности Леонид Валерьевич выронил чашку, пролив горячий чай (почти кипяток) себе на причинное место, ругаясь, вскочил, но тут донесся грохот рушащегося здания, и Леонид Валерьевич, забыв про ожоги, кинулся к окну. Медведь был уже в здании, и Поворотов его не увидел, зато зияющая в стене дыра вызвала у Леонида Валерьевича шок, — казалось, что в стену на полной скорости врезался грузовик. Председатель горисполкома схватил ружье, выскочил на улицу и кинулся к разрушенному дому. А далее случилось то, что затем на протяжении многих лет, вплоть до смерти Леонида Валерьевича каждую ночь являлось ему во сне ужасным кошмаром. Мощный удар изнутри сделал дыру в стене в полтора раза шире и ошалевший Поворотов, чудом увернувшись от разлетающихся обломков, заглянул внутрь и, наконец, увидел виновника беспорядка. Медведь стоял к председателю горисполкома под углом в 45 градусов, непочтительно обратив к Леониду Валерьевичу зад, и нюхал вжавшуюся в угол тучную женщину средних лет. Голова медведя была соизмерима с его жертвой. Целых пару секунд хищник не шевелился, только кончик носа подергивался, но это мгновение оказалось невыносимо долгим для ужаса жертвы, — женщина зажмурилась, театрально закрыв лицо руками, и пронзительно завизжала. Косолапого такое поведение жертвы расстроило, он приподнял лапу и вяло отмахнул кистью, словно прогонял надоедливую муху. Но этого хватило — живот женщины разошелся кровавой молнией и на пол вывалились кишки. Женщина съехала по стене, теперь она не визжала, она орала так, что уцелевшие стены дрожали и грозили обрушиться. Воткнув в свои вывалившиеся внутренности пальцы, женщина пыталась запихнуть их назад. Но этих кишок было так много, что они растеклись по полу скользкой серо-зеленой кляксой диаметром метра в полтора. Медведя же поведение жертвы теперь нисколько не беспокоило, он опустил морду и начал эти кишки… жрать. В нос Леониду Валерьевичу ударил приторный запах свежего мяса и испражнений, но худшее заключалось в другом, — он узнал женщину, это была Туфьева Прасковья Ильинична, много лет служившая при горисполкоме заведующей ЗАГС'ом. На этом кульминационном моменте остолбеневший Поворотов потерял над собой контроль, его ноги подкосились, он рухнул, из его горла ударила струя чая с раскисшими баранками, утренних щей, остатков вчерашней каши… Поворотов блевал минут десять, все время, пока медведь трапезничал, хотя жидкости из Леонида Валерьевича вышли почти мгновенно, и дальше его били сухие спазмы. Женщина уже не кричала — хрипела и булькала. К этому моменту подоспело народное ополчение, крепкие руки сталеваров подхватили председателя горисполкома и вынесли с поля боя. Сам Поворотов идти был не способен, да и вообще слабо понимал, что происходит. А происходило то, что горожане уже разобрались в сути катаклизма, расчехлили дробовики и бросились в контратаку:
— Товсь! По зенкам целься! По зенкам!
— В пузо! В пузо! Там кожа тоньше!
— Пли-и-и-и!
Залп двадцати ружей заставил косолапого закончить с трапезой и обратить на опасность внимание. Он зарычал и кинулся на нападающих. Встречный залп слегка притормозил наступление медведя, но прежде, чем ополчение перезарядило стволы, животное затоптало несколько человек. Металлурги отступили, перегруппировались и снова дружно бабахнули по агрессору.
— Перезаряжай! Товсь! Пли-и-и-и!
Медведь встряхнулся, дробь с пуленепробиваемой шкуры осыпалась, и опять принялся рвать да топтать настырных стрелков. После третьего захода, выведя из строя двенадцать человек, медведь все-таки приник к земле, хотя был еще жив, и полон спортивной злобы, которую выказывал презрительным рыком. Два последних залпа в упор успокоили мишку навсегда. С этого момента для войска черных медведей наступил Сталинград — переломный рубеж, потому что военные все-таки очухались, оседлали свою бронетехнику и примчались на линию фронта. Два БТР-а носились по городу и поливали неприятеля из крупнокалиберных пулеметов. Не забыли о гранатах и даже из гранатомета шарахнули пару раз. Грохот стоял такой, что даже безбашенные голуби предпочли удалиться. Еще три лохматые туши остались лежать на черном от крови и железа снегу. Два уцелевших медведя, оставляя кровавые следы, спешно отступили в лес. Победа осталась за командой людей, правда в горячке боя, пулеметом разнесли часть жилого дома, и позже под обломками обнаружили двух убитых (случайная пуля–дура), ну да разве советский человек считает потери, когда любимая родина в опасности?!
От погибших, коих насчитали 48 человек, мало что осталось, так что похороны много времени не отняли. В братскую могилу сбросили кости и кровавые ошметки, засыпали землей и поручили заводскому слесарю сработать мемориальную плиту с именами геройски павших. А счастье победы требовалось отметить, поэтому из обломков разрушенных домов организовали костры (жить в них все равно теперь было некому, да и восстановить — материалов вряд ли бы нашлось), медведей разделали бензопилами, и стали к празднику жарить медвежатину, да водку разливать.
Поворотов в гулянии не участвовал, в это время он находился в поликлинике, лежал на койке под двумя одеялами и отчаянно стучал зубами. Чуть позже доставили в поликлинику еще одного пострадавшего — начальника базы производственного обеспечения Хапченко Николая Вениаминовича. Как и Поворотова, Хапченко медведь не тронул, а случилось с ним следующее: медвежья резня застала начальника БПО на улице, и когда Николай Вениаминович уразумел ужас происходящего, подсознание дало наказ спасаться бегством, но вместо того, чтобы драпать, Хапченко с проворством шимпанзе вскарабкался на телеграфную вышку (это в его-то 56 лет!), да там, на высоте пятнадцати метров, к трубе страхом и прикипел, а позже союз Хапченко — телеграфная вышка, скрепил мороз. Слезть самостоятельно он уже не мог, и только жалобно скулил. Бедолагу заметили пару часов спустя, и когда сняли, он успел отморозить себе пальцы и уши.
Следующую неделю председатель горисполкома Поворотов кушать ничего не мог и сбросил пять килограммов, хотя жирок свой берёг для более тяжелых времен. Но затем более-менее оклемался и вернулся к исполнению своих обязанностей, а именно: отправился в гарнизон держать с офицерами совет, как в будущем уберечь город от варварских набегов кровожадной живности. Военные и сами уяснили опасность, так что решение было принято быстро и без проволочек притворено в жизнь.
За три дня до Нового года, в тот самый день, когда экспедиционный корпус советской армии перешел границу Афганистана, воинский гарнизон Красного выставил по всему периметру города свои посты и организовал круглосуточное патрулирование. Теперь граница Красный-Тайга была под бдительным контролем советского воина. С хоботами противогазов, с недобрым блеском в круглых окулярах, в плащ-палатках поверх бесформенных химзащит и с автоматами в руках, часовые и сами походили на мутировавших животных, — воплощение жуткой реальности военных будней. С такой защитой горожанам можно было спать спокойно. Хотя заряженные дробовики они все же предпочитали по-прежнему держать под кроватью.