Ты умрёшь завтра
Шрифт:
— Но ведь это устоявшийся научно-технический факт! — почти возмутился Вениамин Альбертович. — Дело же в контролируемом горении. Как подавать топливо в камеру сгорания, если топливо — не жидкость, или не газ? Как контролировать его?!
— Твердое топливо можно и не подавать в камеру сгорания, его можно целиком разместить там, — невозмутимо ответил Никодим. — Контроль горения можно осуществить следующим образом: разбить камеру сгорания на отсеки, и воспламенять следующий отсек по мере необходимости. Тут есть
Петька слушал этот разговор с открытым ртом, ему казалось, что он вдруг очутился на симпозиум физиков и с жадностью ловил каждое слово.
— Хочу отметить, что при подобном подходе, — продолжил Никодим, — отпадает надобность в насосах, гидравлике и сложных системах контроля. Да и бесчисленный персонал, который обязан все это поддерживать в рабочем состоянии, да и попросту изготовить, не будет нужен. Система дешевеет в сотни, а то и в тысячи раз.
— Даже не знаю, коллега… — озадаченно произнес Вениамин Альбертович и следом вдруг понял, что и в самом деле внутренне уже воспринимает Никодима, как равного себе по статусу — по статусу ученого. Это понимание Цандеровского обескуражило, он вспотел, тряхнул головой, отчего по взлохмаченной шевелюре прошлись волны вибрации, нервно хохотнул. Но только Никодим, внимательно следивший за мимикой учителя физики, понял его состояние.
— Какое вы предлагаете горючее? — почти обреченно спросил Вениамин Альбертович, глядя себе под ноги.
— Семь лет назад я побывал во Дворце Народного Творчества. Отец предложил мне посетить кружок резьбы по дереву, и я согласился. После занятия, которое, кстати, было интересно только ведущим — молодой мужчина по имени Вася Кролик весь урок смотрел в окно, надеясь увидеть там свою смерть, но так ее и не разглядел… Ну да не важно, после урока я решил сделать экскурсию по зданию, и в заброшенной киноаппаратной обнаружил несколько контейнеров с кинопленкой, которую выпустили еще в 50-ых годах. Эти контейнеры я забрал с собой. Топлива в них хватит, чтобы запустить пол сотни моделей самолетов и ракет.
— Топлива? — не понял Петя.
— Топлива! — удивился Цандеровский. — Реактивное топливо в контейнерах для кинопленки?!
— Да. До 40-ых годов кинопленку делали из целлулоида, который был поразительно горюч. Я провел ряд опытов, хотя и не достаточно глубоких (все же горючие материалы не входят в область моих первостепенных интересов), и выяснил, что этот материал при горении выделяет много тепла, горит очень быстро и почти не оставляет пепла. Теперь же я передам свои запасы этой кинопленки Пете. А вы, друзья мои, придумаете, как использовать их по назначению.
— Так, хорошо… — Вениамин Альбертович приходил в себя и пытался мыслить рационально. — Но ведь эти запасы когда-то закончатся? А современная кинопленка, как я понимаю, такими удивительными качествами не обладает?
— Совершенно верно, — отозвался Никодим. — Но к этому времени вы отладите принцип твердотопливных реактивных двигателей и аэродинамику летательного аппарата, рассчитанного на устойчивый полет при высоких скоростях. В общем, разработаете математическую базу. Затем можно будет перейти на более современное (и более мощное) топливо, как например, артиллерийский порох, который вполне возможно достать у наших военных.
Повисла пауза. Петя выказывал нетерпение, ему хотелось сию минуту бежать к Никодиму домой за реактивным горючим и приступать к изучению столь манящих передовых технологий реактивного движения, но он чувствовал, что разговор не окончен, и не осмеливался так грубо этот разговор прервать.
Вениамин Альбертович же размышлял не столько о реактивном топливе, сколько о самом Никодиме, — уж больно эрудированным и подкованным в таких специфических задачах, как физика, и тем более реактивное движение, позиционировался Петин товарищ, причем, казалось, что свои утверждения и выводы мальчик делал походу, не задумываясь глубоко, словно все ответы лежали перед ним, как раскрытые карты.
«Но ведь такое невозможно! — внутренне возмущался Альберт Вениаминович. — Путь ученного в накоплении знаний, ошибок и поиски путей преодоления тех ошибок и просчетов! Откуда у подростка может быть столько опыта?! Столько эрудиции и уверенности в своей научной правоте?!»
В конце концов, Альберт Вениаминович, снедаемый чувством внутреннего дискомфорта и странности ситуации, решился на вопрос, который хотел задать с самого начала беседы:
— Скажите, молодой человек, а почему я раньше никогда вас не видел? Вы не ходите в школу?
— Представьте себя, Вениамин Альбертович, в свои годы и со своим багажом знаний, сидящим за партой в первом классе. Не думаете, что такое абсурдно? А теперь этот абсурд умножьте на тысячу. Зачем мне ходить в школу? Что вы мне там объясните? Закон импульса? Принципы термодинамики? Теорию относительности Эйнштейна? Или механизм Большого взрыва? Впрочем, да — его в школе пока не преподают. Как и теорию струн, которую еще даже не изобрели.
Все это учитель физики Цандеровский выслушал с открытым ртом, затем крякнул, произнес отстраненно:
— Такое впечатление, юноша, что вам известна Истина, — чуть помешкал и добавил с напускной иронией, — может, поделитесь этой Истиной и со мной? А то я, знаете ли, уже несколько десятилетий в поиске.
— Да ради бога, — спокойно ответил Никодим. — Истины не жалко. Внемлете: она в смерти, как в завершающем этапе любого кольца жизни, потому что жизнь циклична.