Ты умрёшь завтра
Шрифт:
— Глава 13 —
Из бездны моего будущего
в течение всей моей нелепой жизни
подымалось ко мне сквозь еще
не наставшие годы дыхание мрака,
оно все уравнивало на своем пути,
все доступное мне в моей жизни,
такой ненастоящей, такой призрачной жизни.
А. Камю, «Посторонний».
В следующем 80-ом году деятельность таежных агрессоров практически сошла на нет. Доносился иногда из глубин леса медвежий рык, и было понятно, что шастают они где-то поблизости, но в город косолапые пока не совались. К тому же армейские вертолеты патрулировали пограничные зоны тайги и были в курсе как медвежьих перемещений, так и того, что численность их растет, — медведи стягивали свежие силы, явно замышляя взять реванш. Редкие вылазки радиоактивных собак солдаты пресекали быстро и эффективно, благо, военная бюрократическая машина оказалась поворотливее Министерства культуры СССР, которое все еще не могло раздобыть для Клуба Красного новый объектив, так что армия боеприпасы получала регулярно. Хуже дела обстояли с самой тайгой. Полоску ничейной земли захватывали побеги железных сосен и елей, и всего за несколько месяцев, от весны до осени, развивались в полноценные деревья, высотой с трехэтажный дом. Крапива и можжевельник заполняли свободное пространство с еще более поразительной скоростью, каждую неделю приходилось изничтожать жадные до жизни заросли. Старые же деревья давно опоясывали Красный пятидесятиметровой железной стеной, украв у горожан по кусочку от восхода и заката. Тайга, как раковая опухоль, множилась и вширь, и ввысь, а может и в глубину.
Военные пытались границу город-тайга выжигать напалмом, наполняя и без того смрадную атмосферу Красного копотью и гарью, но это не сильно помогало. От высокой температуры деревья сбрасывали хвою, и пару месяцев стояли черными обугленными столбами, но затем жизнь в них возрождалась, и костлявые ветви снова обрастали черной щетиной. Еще военные пытались валить деревья взрывчаткой, и такой подход был достаточно эффективен — деревья падали. Но от взрыва железные иглы разлетались на километры смертоносной шрапнелью, и после того, как такими пулями убило двух мирных граждан, от затеи с взрывчаткой пришлось отказаться. Так что полосу ничейной земли от растений-захватчиков очищали по старинке — бензопилами с алмазным напылением на зубьях. И хотя способ этот был достаточно медленный, к тому же требовал много человеческих ресурсов, все последующие годы только его и применяли, как самый надежный и безопасный.
После крушения поезда 79-го года движение железнодорожных составов замедлилось. Участок полотна от города и вглубь тайги километров на пятнадцать вызывал тревогу, так как, оставались небеспочвенные опасения, что корни деревьев снова покорежат рельсы, поэтому этот отрезок пути составы проходили неторопливо, не быстрее десяти километров в час. Машинисты рассказывали, что дальше тайга не опасна, мало того, деревья имеют обычный для сосен и елей рост и даже цвет, то есть зеленый, животный мир по большей части нормальный, без видимых отклонений во внешности и поведении, а небо бездонно-синее, да еще и с ватно-белыми облаками! Но горожане этому не очень то верили, и подобные рассказы утвердились в Красном, как «железнодорожные байки».
Железная дорога — пуповина, соединяющая так и не вылупившегося уродца по имени ПГТ Красный с его многодетной матерью-героиней — Страной Советов, была единственным каналом доставки продовольствия, а потому ее требовалось оберегать тщательнее любого другого участка границы. Но пешие патрули не могли углубляться в тайгу далеко, это было бы слишком рискованно, так что железнодорожники выделили военным дрезину, а те установили на ней турель со скорострельной пушкой, и раз в день, в окне между поездами, выкатывали на своем мини-бронепоезде на разведку. Но и на дрезине военные были не в состоянии контролировать все пятнадцать километров, от силы три–четыре, да и то, всего лишь раз в сутки, так что толку от этих вылазок было не много. Все понимали, что если тайга уничтожит железную дорогу, город останется полностью отрезанным от «земли». Без мазута для электростанции станет завод, не будет тепло-, водо- и электро- снабжения, без продовольствия начнется голод… Угроза блокады неумолимо надвигалась, ее осознавали горисполком и заводская администрация, даже военным не нужно было это втолковывать, — понимали и ничего не могли с этим поделать. Больше никакие дороги в город не вели, и даже восточная просека, прорубленная армией несколько лет назад, давно заросла черным лесом. Единственное, на что можно было надеяться, как на запасной вариант — винтокрылая авиация, но обеспечить продовольствием, обмундированием и боеприпасами город одними вертолетами очень трудно, почти невозможно, к тому же, невероятно дорого.
Город и тайга сосуществовали в зыбком равновесии, которое могло рухнуть в любую минуту. Правда, солдаты вдоль всей границы поставили столбы и натянули колючую проволоку в несколько рядов, так что ПГТ Красный обзавелся собственной «крепостной стеной», — сплошным двухметровым ограждением с разрывом в единственном месте, у постов железной дороги. Но если радиоактивные собаки не могли это препятствие преодолеть, то было понятно, что медведь пройдет сквозь него и не заметит, так что колючую проволоку военные натянули больше для укрепления собственного морального духа, — все же с ней как-то спокойнее.
20-го июля 81 года Антон Павлович стоял в кабинете директора Клуба у окна и сквозь мутное стекло в ржавых разводах смотрел на север. Вечернее солнце, огромное, оранжево-красное, сдувало с домов сумрак, черные саблевидные тени тянулись на восток, будто город знал, что именно там притаился его первостепеннейший враг и теперь, словно готовая к бою центурия легионеров, ощетинился на него острыми копьями. В просвет между строений Антону Павловичу был виден пост военных, а за ним ограждение колючей проволоки, — «государственная» граница, линия, за которой начиналась вражеская территория.
Мимо Дворца Народного Творчества неспешно брели подростки, лет четырнадцати-пятнадцати, два парня и одна девочка. Оба парня были в армейских противогазах, явно великоватых, дыхательные органы девушки обязан был защищать респиратор, в данный момент поднятый на лоб. Девочка смотрела себе под ноги и сосредоточенно грызла мел. На плече парня, что шел по правую руку от девушки висел дробовик, в руках же он держал увесистую дубину. Парень дубасил палкой обо все, что попадалось по дороге, в телеграфные столбы, о бордюрные камни, об стены домов, и часто крутил головой, должно быть, выискивал жертву поинтереснее, чем неодушевленные предметы. Юноша, шедший слева от девушки, тащил за хвост мертвую радиособаку с расквашенной головой, за трупом тянулся тонкий и рваный черный след.
Доктор Чех держал в руке граненый стакан, на дне которого мелкой рябью дрожал медицинский спирт. Последние запасы настойки у Антона Павловича закончились в прошлом году, а отправиться в тайгу за новым сбором не представлялось возможным. Антон Павлович поднес стакан к губам, понюхал, и пить передумал. Он еще раз взглянул на удаляющихся подростков, на пограничный пост и вдруг вспомнил, как много лет назад к нему приехал майор комитета государственной безопасности, потому что выводы рукописи доктора Чеха о связи между загрязнением окружающей среды и мутациями населения не понравились политическим верхам. Майор сказал тогда, что страну со всех сторон окружает враг, и мы, во что бы то ни стало, обязаны защищать границы, — если придется, даже ценой собственной жизни, потому что надеяться не на кого, союзников нет, и быть не может. Одинокая пролетарско-алая держава в плотном кольце черных враждебных сил…
«И разве наш городишко, ржавое пятно в плотном окружении черного агрессивного леса, не есть миниатюрная копия всего государства? И не потому ли на нас ополчился весь мир, что мы в каждом инакосуществующем, и, тем более, в инакомыслящем, видим врага?.. Мы так долго навязывали природе свою политику насилия, политику подавления чужого права на жизнь и свободу, да еще и бравируя безнаказанностью! — не удивительно, что природа взбеленилась…», — такие вот тревожные мысли посетили Антона Павловича.