Тяготению вопреки
Шрифт:
Кендрик ничего не сказал, зная, что это правда. Вдруг ему стало холодно в удушающем зное. Выдать его - это для Дрегера или Смиби проще простого.
И он задумался, зачем он, собственно, возвращается домой.
Кто-то вопил - жуткое, отчаянное завывание баньши, и оно тянулось, не переставая.
Кендрик вспомнил театр операционной, людей в антисептических синих халатах. Потом металлический гроб, гладкие
У жидкости был вкус антисептика, и губы и язык онемели раньше, чем Кендрик потерял сознание.
Сейчас он очнулся и оказался снова на той же узкой койке, в том же отделении, которое стало его домом в последние недели. Он все еще был в Лабиринте, где-то глубоко, среди изрывших землю гулких стальных коридоров и бетонных камер, наполненных мучительными криками и стонами людей.
Он открыл глаза, увидел голые некрашеные стены, потолок в ржавых железных трубах. В груди ощущалось какое-то зудящее онемение, будто сердце набили сушеными цветами. Попытался открыть рот, но пересохшие губы слиплись.
Он поднял голову и обнаружил, что привязан ремнями. Но все же успел заметить перекрестья свежих ярких шрамов на груди и застонал от ужаса.
Здесь в отделениях все охранники носили противочумные костюмы. Один из них стоял у входа в отделение, вскинув к плечу автомат, и рот у него округлился от удивления - даже через пластиковый щиток видно было.
Сперва Кендрик подумал, что страж пялится на него. Руки у него были связаны чуть ниже локтей, но он сумел их поднять и посмотреть, вытянув шею. Кожу покрывали странные узоры, незнакомые рубцы, будто карты далеких лун.
Он повернул голову в другую сторону и увидел на соседней койке другого заключенного, тоже привязанного. Рот этого человека был широко разинут, лицо покраснело и покрылось потом от надсадного крика.
«Торранс», - всплыла в памяти фамилия. Да, так его зовут. Он, как и Кендрик, был одет в форменный одноразовый комбинезон, у обоих головы выбриты. И даже шрамы были одинаковые.
Что-то выдиралось из тела Торранса, что-то блестящее, черное и металлическое, перло из-под кожи колючими шипами, появлялось из шеи или выскальзывало между ребер. Будто во сне, Кендрик отстраненно отметил, что шипы эти шероховатые, образованные тугими волокнистыми пучками, склеенными или сплетенными. И они влажно блестели, скользкие от крови хозяина.
Торранс задрожал в ремнях, тело его забилось в припадке. Вдруг крики прервались, и вместо них послышалось влажное бульканье легких. С неожиданной силой Торранс задергался, затрясся на койке, и она поползла от стены. Кендрик, в ужасе смотрел, как шипы эти вьются в воздухе, оболочка тела Торранса раскалывается и разрывается, будто что-то в ней заключенное отчаянно устремляется наружу.
И зазвучал странный, очень высокий смех. Это был тот мальчишка, совсем еще подросток, Роберт… как его там? Кендрик повернулся к нему. А Роберт смотрел на агонию Торранса с неодолимым восхищением. Вдруг Кендрика охватил гнев. Он знал, что мальчишка безумен, за себя не отвечает, но желание врезать ему за этот восторг было неодолимым.
Потом Кендрик успокоился, потому что это был, в конце концов, всего лишь сон. Голова упала на резиновую поверхность койки, и он закрыл глаза.
И как только он сомкнул веки, где-то глубоко в мозгу взорвался яркий свет… и на миг он стал Торрансом, жалобно вопящим, потому что тело его рвалось на части… а потом стал Эриком Уитсеттом, спящим этим бесконечным сном на другой стороне Отделения, там, где все еще стоял потрясенный охранник, а врачи и техники, одетые в одинаковые противочумные костюмы, мчались в отделение мимо него.
Уитсетту снились родные, они махали ему откуда-то издалека… а потом другое: ощущение, что за тобой следят, будто какой-то мощный богоподобный разум вдруг вошел в расширенное пространство его сознания. Воспоминания и эмоции нахлынули на него - чужие воспоминания, чужие эмоции.
Он заставил себя открыть глаза и услышал судорожные звуки ударов. Вывернув голову, он увидел группу людей в противочумных костюмах, стоящих около - но не слишком близко - койки, где лежал уже мертвый Торранс.
Он проследил за их взглядами - в дальний конец отделения.
Там находился вход, который заключенные прозвали «дверь в Расчлененку». Сделана она была из стали, при открывании уходила в углубление стены. Но сейчас она с грохотом закрывалась и открывалась, закрывалась и открывалась, снова и снова, снова и снова.
«Это делаю я», - подумал Кендрик. Но нет… не только он. Еще Питер Мак-Кован и Бадди, оба они уже были заключены в отделение, когда доставили Кендрика. И Роберт тоже принимал участие. Это был…
Это было объединение их всех.
Дверь прекратила этот мерзкий стук, и наступила оглушительная тишина.
Кендрик узнал в пришедших медперсонал Лабиринта. А может, это были просто техники - их точную роль всегда трудно было понять, хотя они много времени занимались взятием анализов крови или снятием рентгенограмм у каждого заключенного отделения, и всегда скрыты за пластиковыми щитками. Двое вбежавших, когда Торранса трясли смертные судороги, сейчас опускали колеса у койки мертвеца.
Торранса вывезли через дверь Расчлененки, откуда никогда еще никто не выходил. Охранник пошел за ними, все еще выпучив глаза под прозрачным щитком.
Кендрик вдруг понял, что их оставили без охраны.
Мак-Кован с усилием слез с узкой койки, на неверных ногах подошел к Кендрику.
– Боже мой! Ты это видел?
У Зирацки было правило: после выхода из операционного театра держать заключенных привязанными сорок восемь часов. Но Торранс был привязан к койке более четырех дней, а Роберта вообще ни разу не отвязывали почти с самого начала. С самого своего пробуждения он лежал, трясясь и потея, время от времени издавая бессмысленные звуки.