У черты заката. Ступи за ограду
Шрифт:
— Готово, сеньор, — сказал механик, входя в контору. — А-а, тоже любуетесь? Здорово изображено, верно?
— Что такое?
— Любуетесь моей чемпионкой, говорю, — засмеялся механик, кивая на стол. Только сейчас Жерар заметил под телефоном рекламный календарь с изображением томно раскинувшейся красотки в более чем легкомысленном наряде. «Воспламеняет без отказа — запальная свеча «Чемпион», многократно испытанная на всех автодромах мира».
— Да, в самом деле, — сказал Жерар, — такая не откажет. Как проехать в Мерло?
— Прямо до Темперлея, а там свернете вправо, на кольцевое шоссе. Оно выходит на Седьмую
— Спасибо… Телефон у вас работает?
— Да, только нужно звонить через подстанцию. Хотите, я вызову?
Жерар помолчал.
— Нет, не надо…
Тоска снова охватила его, едва он вернулся в «Бельявисту». Дон Луис, усталый с дороги, спал у себя в комнате, в доме стояла мертвая тишина. Было уже около пяти. Через несколько минут Трисс выйдет из бюро, они могли бы встретиться перед Дворцом трибуналов… Да, не так думал он вернуться сегодня домой, выезжая утром из ворот кинты.
Тоска была глухой, сосущей, как неосознанная угроза, как страх перед неизвестным. Жерар тщетно пытался взять себя в руки, убедить себя в том, что ничего страшного, в сущности, не произошло. Всего лишь отсрочка на несколько дней. Что значит одна лишняя неделя по сравнению с ожидающим их счастьем? По крайней мере, вернувшись из Штатов, он будет окончательно свободен от прошлого. А может быть, позвонить все же сегодня… Сказать, что уезжает на несколько дней и придет к ней, как только вернется…
Искушение становилось все сильнее. Телефон стоял в холле, но, в какой бы комнате Жерар ни находился, ему отовсюду казалось, что он видит сквозь стены этот черный молчаливый аппарат. Это ведь так просто: подойти, снять трубку, назвать телефонистке шесть цифр: восемь, три, один, один, два, семь. Всего только шесть цифр. «Проснитесь, очарованный кабальеро, в моей власти освободить вас от чар…» Аллан позвонил в восьмом часу.
— Бусс? Все в полном порядке, мой мальчик, — радостно проквакала трубка. — Все о’кэй, ваш паспорт завизирован, места заказаны, летим завтра в восемь тридцать самолетом «Панагра», утром в воскресенье будем в Нью-Йорке. Всего три посадки — Рио, Порт-оф-Спэйн и Майами. Здорово, будь я негр, как это мы все ловко успели обделать — буквально за один день, а? Так как мы с вами договоримся — заехать за вами или увидимся прямо в аэропорту?
— Увидимся в восемь, в Пистарини.
— Э-э, Бусс, не путайте! В Пистарини вам делать нечего, «Панагра» пользуется своим аэропортом в Мороне. Вы слышите — приезжайте в Морон, не в Пистарини…
— Ладно, приеду в Морон, это мне ближе. До завтра, Аллан.
— До завтра, Бусс, не забудьте завести будильник — и смотрите же, аэропорт Мо…
Жерар с грохотом обрушил трубку на рычаг.
За эвкалиптами садилось солнце. Дон Луис проснулся и сидел с Макбетом на террасе, вполголоса укоряя его за паразитический образ жизни и упорное нежелание ловить крыс. Макбет изредка издавал глухое утробное ворчание — нельзя было понять, соглашается он или возражает. Стало быстро темнеть, на медном фоне гаснущего заката первая летучая мышь бесшумно, как во сне, прочертила черный стремительный зигзаг. Где-то в комнатах зазвенел москит.
…Через полчаса станет совсем темно, и телефон растворится во мраке. Завтра в это время ты будешь видеть закат над Карибским
Не в силах больше выносить это молчаливое единоборство, Жерар с отчаянием выругался, вскочил и вышел из холла.
— Дон Луис! — крикнул он. — Вы уже отдохнули? Бросьте беседовать с бессловесной тварью, заходите лучше сюда.
— А я думал, вы тоже легли отдыхать, — сказал садовник, входя вместе с ним в столовую. — Я сам проснулся, смотрю — машина стоит, а в доме темно. Что нового в столице?
Жерар достал из буфета бутылку вина, стал обдирать пробку.
— То нового, что я завтра улетаю… на неделю. Это по делам, в Штаты. Вас не затруднит отвезти меня в Морон к восьми утра? — спросил он, разливая вино.
— Нет, не затруднит. А вам, я вижу, поездка не особенно по душе?
— Да, но съездить надо. Ваше здоровье, дон Луис.
— Взаимно, дон Херардо.
Жерар залпом опорожнил стакан. Достав из кармана трубку, он набил ее и, не закурив, стал чертить мундштуком треугольники на поверхности стола.
— Какая все же гнусная штука, эта жизнь, — тихо сказал он после долгого молчания. — Человек хочет только одного — немножко личного счастья и чтобы его оставили в покое… Такая фраза есть у одного писателя, не помню у кого… А его в покое не оставляют. Самая страшная проблема нашего века, дон Луис, это взаимоотношения между личностью и обществом, между единицей и бесконечностью. Ваши единомышленники, кажется, решают ее арифметическим путем? Личность — по сравнению с обществом — для них всего только одна столько-то миллионная доля целого, следовательно, и говорить о ней нечего…
— Странное дело, — сказал садовник, — вы ведь умный человек, дон Херардо, а повторяете чужие глупости. Нам просто трудно спорить на эту тему, потому что вы не понимаете главного. Для моих единомышленников человек — это не «одна столько-то миллионная», а то, ради чего мы и живем, и сидим по тюрьмам, и помираем, когда приходится. Вы уж извините за риторику! Мы, по правде сказать, не очень-то умеем говорить красивые слова о «правах личности», но говорить — это одно, а делать — это совсем другое. Либеральные говоруны и привели мир к такому состоянию, в каком вы его сейчас видите. И мир, и эту самую «свободную личность», о правах которой они так распинались. А если уж вы хотите говорить о взаимоотношениях личности и общества, пользуясь примерами не из области социологии, то тогда уж возьмите клетку и живой организм. Это тоже неудачная аналогия, вы меня понимаете — клетка не мыслит и не имеет своей воли, но известную параллель провести можно.
— Вы, значит, предпочитаете биологию, — усмехнулся Жерар. — Клетка! Что такое клетка? И в чем же тогда для вас ценность человеческой личности? Или она вообще лишена всякой ценности, всякого значения?
— А в чем ценность клетки? Надо полагать, в том, что от здоровья каждой клетки зависит здоровье всего организма…
— Опять вы все сворачиваете к организму, черт возьми! А если клетке плевать на организм, если она хочет существовать сама по себе — тогда что? Или она не имеет права этого хотеть?