Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
благотворительности призывали миссис Марлоу, она всякий раз брала нас с
собой и раздавала милостыню исключительно нашими руками, при этом
побуждая нас добавлять понемногу от себя, соразмерно с нашими средствами.
Юность редко грешит скупостью, по крайней мере, насколько могу судить я
по склонности собственного сердца: самой большой радостью было для меня
получая — отдавать. И трудно представить себе, чтобы Милосердие могло
низойти на землю в более
бедняк рассказывал ей о своих невзгодах, взор ее выражал нежную заботу,
которую редко можно увидеть и невозможно описать, а самое ее появление
приносило страдальцу такую радость, словно перед ним зримо предстал его
ангел-хранитель.
Так прошло три года, прежде чем вернулся лорд Скруп. Когда же он
вернулся, то сразу погрузился в политику, так что для нас единственным напоми-
нанием о его возвращении были разнообразные подарки, постоянно
присылаемые им из Лондона.
По-прежнему печальные слова «Ваша мать жива, но не для вас» звучали
порой в наших сердцах, по-прежнему мы желали отыскать наше былое
Убежище и с этой целью бродили по Сент-Винсентскому Аббатству с тем же
любопытством, с каким некогда бродили по Убежищу. Чем более мы об этом
раздумывали, тем более утверждались в мысли, что оно должно быть где-то
поблизости, но почтение, которое нам внушили торжественные
предостережения миссис Марлоу, налагало печать на наши уста, не давая расспрашивать
слуг, а бродить без присмотра нам не дозволялось.
Миссис Марлоу справедливо полагала в счастии достойнейшую цель
знания и не жалела усилий на то, чтобы убедить нас, что нет на свете судьбы
желаннее той, что уготована нам.
— Здесь, — говорила она, — вы равно свободны от тягот высокой и низкой
доли, здесь мир и невинность покоят ваши сердца и розами цветут на ваших
щеках. Да будет вам дано встретить тот час, коего никто не избежит, так же
не ведая и не возбуждая зависти, как сейчас. Ах, как непохоже это на грехи и
горести придворной жизни! Там нет порока более губительного для вас, чем
искренность, нет большего достоинства, чем лицемерие. Любовь и дружба
там не ведомы, а их имена лишь используют как ловушку для неосторожных.
Женщинам красота несет погибель, отсутствие красоты — оскорбительное
небрежение. Людские дары подменяют Божий дар, деньги признаются
единственным достоинством. Ах, неустанно, милые мои девочки, благодарите
Провидение за то, что вы далеки от всего этого!
Сознаться ли в своем тщеславии? Глядя в зеркало, я не верила, что
оказалась бы в небрежении даже при дворе. Я не имела перед
для справедливого сравнения: крестьянки, которых мы видели, изнуренные
повседневными трудами, сохраняли в своей наружности лишь те следы
очарования, которые позволяли судить, каковы бы они были, живя в довольстве
и холе. Белизной кожи и тонкостью черт я могла сравниться только с
сестрой. Даже наши платья, хотя они часто были лишь из более тонкого
камлота, чем у них, так отличались покроем, что казались сшитыми совсем из
иных тканей.
Как ни склонны были мы использовать во благо советы той, что была для
нас более чем матерью, Небо не сулило нам счастья. Гром грянул внезапно
над нашими головами. Миссис Марлоу, единственная наша привязанность на
земле, более всех любимая, была сражена болезнью, тем более опасной, что
поначалу она не проявлялась бурно и потому не сразу была замечена.
Невозможно описать наше горе. Четырнадцать дней и ночей мы провели, стоя на
коленях по обеим сторонам ее постели, воссылая слезы и мольбы ко
Всевышнему. Из любви к нам она боролась с недугом, и он, оставив ее изможденной
и слабой, начал наконец отступать, но, несмотря на все усилия врачебного ис-
кусства, так и не был побежден вполне. Не успели мы опомниться от этого
несчастья, как гонец из Лондона доставил миссис Марлоу пакет, по поводу
которого она спешно призвала к себе отца Энтони. Некоторое время они
совещались, а потом послали Алису за нами.
— Дети мои, — сказала миссис Марлоу слабым голосом, — непредвиденные
обстоятельства вынуждают нас вновь удалиться в Убежище. Там сейчас идут
приготовления, чтобы принять нас. Вы уже в таких летах, что можете сами
судить о том, насколько важно скрыть его, и я не буду более окружать его
тайной. Но зачем же так унывать из-за временного ограничения? Если я, ради
вас, готова к тому, чтобы меня отнесли туда, как труп в усыпальницу, не
будете же вы столь невеликодушны, чтобы предаваться эгоистичным сетованиям?
Мгновенно устыженные этим благородным порицанием, мы собрали в
безмолвном смятении и горе свои платья и украшения и вернулись в ее комнату,
где нашли отца Энтони, старого слугу по имени Джеймс, Алису и
домоправительницу, которая, предварительно отослав прочих слуг, повела нас в
кладовую в нижнем этаже. Там она открыла шкаф, отвела в сторону его заднюю
стенку, и мы оказались в чулане, освещенном лишь нашими факелами. Затем
она подняла плотно пригнанную плиту пола, за которой открылись два узких